В ноябре 2022 года новосибирская публика открыла для себя имя талантливой балерины Театра балета Бориса Эйфмана Любови Андреевой. Тогда в гастрольном спектакле прославленного петербургского коллектива «Роден, ее вечный идол» артистка исполнила партию Камиллы Клодель ‒ на высочайшем градусе эмоций и с невероятной пластической выразительностью.
Предстоящие апрельские гастроли Театра Бориса Эйфмана представят сибирскому зрителю увидеть еще одну работу Любови Андреевой: роль Сони Мармеладовой в балете «Преступление и наказание», недавней премьере Театра балета Бориса Эйфмана.
Накануне гастролей артистка рассказала о подготовке спектакля и поделилась мыслями о своем персонаже.
Сюжет и философское наполнение «Преступления и наказания» непростые, как и все творчество Достоевского. Известно, что Эйфман долго подступался к этому произведению. Скажите, было ли для вас неожиданным, что он предложил вам станцевать Соню?
Когда Борис Яковлевич сказал, что будет ставить «Преступление и наказание», я попросила: «Можно я буду старухой-процентщицей?» Олег (солист Олег Габышев – прим. ред.), тогда еще работавший с нами, пошутил, сказав: «Тогда я буду топором». Все посмеялись, а я говорю: «Я не шучу». Возможность полного перевоплощения показалась очень интересной. Помню, еще в Минске в Большом театре Беларуси мне нравилось танцевать Фею Карабос. Когда ты молод, красив, а тебе нужно изобразить свою полную противоположность, – это и есть творческий вызов для артиста. Естественно, пришлось перечитать роман Достоевского (что мне сильно помогло). Погружаясь в текст, я, например, увидела во всех красках финальный дуэт Дуни и Свидригайлова. Как ассистент хореографа в постановочном процессе, я всегда примеряю на себя партии всех героинь. Так и здесь. На репетициях я была и Дуней, и матерю Раскольникова, и старухой, и Соней, и девочкой-призраком, загубленной Свидригайловым.
Но не были только тенью Раскольникова.
Была самим Раскольниковым.
Как это происходило?
На постановочных ты иной раз встаешь и за балерину, и за мужчину-солиста. Не могу сказать, что мне изначально не нравилась Соня. Или что эта роль не ложилась на меня. Все персонажи мне очень близки и понятны. Наверное, такое ощущение дала длительная близкая работа с хореографом, когда он творит непосредственно при тебе, а ты как артист стараешься воплотить задуманное мастером, реализовать его идеи.
Может быть, Борис Эйфман предложил вам роль Сони потому, что у вашей героини в постановке есть черты, которые у Достоевского не очень прочитываются. А именно – бунтарское начало. Соня же в романе совсем смиренная. А в балете мы видим героиню, буквально возглавляющую бунт…
Мы спорили с Борисом Яковлевичем, пытались доказать, что Соня у Достоевского не такая. На что он отвечал, что мы не знаем, какой она была в своей – как бы это назвать – работе. Нам известна только одна сторона – та, которую показал писатель. В самом же спектакле неинтересно сосредотачиваться на единственном аспекте личности героини. Скажем, на ее жертвенности. Мы должны показать разные грани, чтобы было понятнее, почему в балете она наделена такой «переломанной» пластикой марионетки. Соня уже не может нести свою душевную боль, зримо перерастающую в боль телесную. Поэтому необходимо изобразить в неприглядных подробностях ее тяжелую работу на улице со всеми страданиями и мерзостями, сопутствующими такому ремеслу. Я также старалась участвовать в подготовке Вовой Афоничкиным роли Раскольникова: что-то рассказывала ему, объясняла, помогала выстраивать жесты. Многие фрагменты очень долго не давались именно по внутреннему наполнению. Вроде все делаем верно, без шероховатостей, а души в итоге нет. И все время Борис Яковлевич требовал и требовал от нас, чтобы танец насыщался психологическим содержанием и, главное, смыслом.
А легко танцевать, когда твой партнер – не один, а сразу два героя (Раскольников и его тень), тем более в исполнении братьев-близнецов?
Они же разные.
То есть вы как трио?
У нас есть, кстати, трио, когда Раскольников признается Соне в убийстве старухи. Борис Яковлевич нашел очень удачное решение для этой сцены. Вот мы видим Раскольникова, несчастного метущегося человека, который не знает, как ему быть. Он переживает, мучается. И есть альтер эго, искушающее героя. Тень подначивает Раскольникова, надевает ему на голову треуголку Наполеона, всеми способами пробуждая в персонаже темное начало. На другом полюсе Соня, стремящаяся наоборот возвысить Раскольникова, направить его в сторону света. И происходит борьба за душу героя.
Это интересно для вас как для артистки?
Безусловно. Не менее интересны монологи Сони. Они получились невероятно сильными, пластически выразительными. Такой хореографический материал, пожалуй, я танцую впервые. Примечательно, кроме того, противопоставление дуэтов Раскольникова с Соней и Свидригайлова с Дуней. Борис Яковлевич в первом случае очень точно сформулировал артистическую задачу: «Это платоническая любовь». Свидригайлов и Дуня – страсть, телесность, чувственные поддержки, касания. Раскольникову же не нужна физическая близость. Он приходит к Соне в поисках внутреннего спасения. Оказалось, очень тяжело, когда есть большой дуэт мужчины и женщины и в нем нужно изобразить не любовно-романтическую, а духовную связь героев.
Борис Яковлевич чаще всего ставит на классическую музыку. Меня очень сильно заинтересовало то, что он взял для партитуры балета произведения Бориса Ивановича Тищенко – ученика Шостаковича, композитора яркого и совершенно недооцененного. У нас шел его балет «Ярославна», исполнялись симфонии из циклиады «Беатриче». Про Тищенко, к сожалению, почти забыли, ему не повезло. Он творил в перестройку, когда искусство уже не получало поддержки от государства. И вдруг Эйфман обращается к этой великой и современной музыке. Как вам ее танцевать?
Она мне очень понравилась. Во время работы над спектаклем мы практически сразу стали понимать, какие музыкальные фрагменты будут относиться к тому или иному персонажу. Некоторые артисты говорили: «Кошмар, невозможно слушать, голова болит». А меня произведения Тищенко поразили. В них есть какая-то мистика, фантасмагория, прекрасно соответствующие образу Петербурга Достоевского. Музыка, как и танец, в принципе способна сказать больше человеческих слов. И я была как раз на «Ярославне» в Мариинском театре. Тогда это сочинение меня не тронуло, было тяжело его воспринимать. А сейчас я танцую под музыку Тищенко, и мне комфортно. Поначалу, правда, приходилось непросто, мы не слышали каких-то определенных фраз. Ты привыкаешь, что в музыке есть одна фраза, вторая, и всегда различаешь, где их начало и конец. А тут бывали моменты, когда структура музыкального произведения ускользала от тебя, а в ушах звучали только шумы. Однако в целом Тищенко для меня оказался не сложнее, чем, скажем, Берг. Творчество Бориса Ивановича открыто для восприятия. Композитор словно говорит вам: «Пожалуйста, только услышьте то, что я хочу до вас донести».
Вы являетесь не только ведущей солисткой труппы, но и – как уже отмечали сами – ассистентом Бориса Эйфмана в постановочной работе. Как это выглядит на практике?
Если отвечать лаконично, то все женские партии в новых балетах сначала проходят через мое тело, а уже потом передаются исполнителям, танцующим премьеру.
Интересно узнать, как проходило ваше профессиональное становление, как из вас сформировалась звезда труппы Эйфмана.
Огромное влияние на меня оказал переезд в Санкт-Петербург. Весь мой мир тогда перевернулся. А еще раньше я ощутила огромный интерес к современной хореографии. В Минске посещала разные мастер-классы. Интернет тогда не был так распространен, как сегодня. Приходилось искать балетные видео чуть ли не на кассетах, что-то постоянно переписывать. Мир современного танца для меня открылся благодаря творчеству Бежара. Я смотрела его постановки, впитывая все увиденное, обращала внимание и на музыку, и на сценографию. В принципе, в детстве я перетанцевала все. Занималась народными и бальными танцами, степом. И потом оказалась в балете. Мне повезло: мое стремление вырваться за академические рамки и уйти от классического танца к современным направлениям получило поддержку. Так, на моем курсе в Белорусской хореографической гимназии-колледже благодаря усилиям Александра Ивановича Коляденко (на тот момент – художественного руководителя школы) преподавали педагоги, приехавшие к нам в училище из Франции, Германии. Информации о балете в те времена было не так много, но ощущался огромный интерес к развитию профессии. Сейчас же информация более доступна, а вот такого живого интереса к новому в искусстве, как мне кажется, уже нет.
А с Елизарьевым вы работали?
Когда я пришла в Большой театр Беларуси, Валентина Николаевича уже там не было, но я училась у него в Белорусской государственной академии музыки. На курс к Елизарьеву поступило трое человек, в конце осталась я одна. У меня было несколько предложений из разных театров. И Валентин Николаевич настоял на том, чтобы я отправилась к Эйфману. Я бесконечно благодарна ему за это.
Я видел начало строительства в Санкт-Петербурге Академии танца Бориса Эйфмана. Сейчас школе двенадцатый год. Вчера я, наконец, в ней побывал. И впал в шок. Я многое понял о том, как мыслит Борис Яковлевич. Раньше все-таки я полагал, что он занят исключительно творчеством. Но, посетив Академию, осознал, что Эйфман наряду с тем художественным продуктом, который он уже придумал, – по сути дела, это новое направление в русском театре – также создал четко выстроенную систему подготовки кадров.
Да, это правда.
Систему, жесткую конструкцию, которой, я считаю, уже в ближайшие годы будут завидовать многие учебные заведения. Эйфман имеет возможность подготовить ребят к академическому балету, одновременно формируя в них восприимчивость к современной хореографии, новаторству. Он основал систему, способную самостоятельно себя воспроизводить и убедительно доказывать: такой экспериментальный путь более перспективен, чем то, что мы так ревностно оберегали и защищали от новых веяний, от развития. Вы – ассистент Эйфмана. Так вот Борис Яковлевич наверняка рассчитывает на то, что со временем вы сами начнете поддерживать функционирование этой системы.
Все возможно. И я, и наш ведущий солист Дмитрий Фишер много ассистируем Борису Яковлевичу. При этом продолжаем танцевать и репетировать. Как говорит сам Эйфман, мы – играющие тренеры. В прошлом году я даже полгода преподавала в нашей академии у выпускного курса. Но такую деятельность было очень нелегко совмещать с постановочными нагрузками. И все же вы правы: я, вероятно, уже действительно начинаю участвовать в поддержке и развитии созданной Борисом Эйфманом системы подготовки новых генераций танцовщиков.
В который раз вы приедете в Новосибирск?
Я лично приеду во второй раз. Ранее была у вас лишь однажды.
Вы можете сейчас обратиться к сибирским поклонникам вашего театра и пригласить их на спектакли.
Обязательно приходите. Наши спектакли лучше один раз увидеть, потому что они уникальны. Балет «Преступление и наказание», который впервые привозит труппа, – не детектив и даже не просто психологическая драма. Мы называем его хоррором. Это современное слово, и новый спектакль как раз и является балетом XXI века. Действие в нем не перенесено из эпохи Достоевского в наши дни, но и без подобного приема проблематика как самого романа, так и постановки Бориса Яковлевича выглядит крайне актуальной. Не могу не отметить сценографию «Преступления и наказания». Очень эффектным и совершенно изумительным получилось световое оформление, созданное Глебом Фильштинским и Борисом Яковлевичем. Декорации Зиновия Марголина минималистичны, но наполнены символизмом. Мы видим емкий образ Петербурга – лабиринт бесконечных лестниц, непонятно куда ведущих и неизвестно где заканчивающихся. Говорят, у Бориса Яковлевича, что ни спектакль, то шедевр. Но здесь получилось нечто особенное, неповторимое, не похожее на другие балеты.
Балет Бориса Эйфмана по роману Ф.М. Достоевского на музыку Г. Малера, Б. Тищенко на Большой сцене НОВАТа ‒ 23, 24 и 25 апреля.
