Транссибирский Арт-Фестиваль под руководством Вадима Репина продолжает своё восьмое шествие по Новосибирску. Большая часть из 13 программ уже исполнена, и успех каждой отмечен бурными аплодисментами публики. Организаторы сделали почти невозможное, чтобы одно из ярчайших культурных событий нашего города состоялось — открыли восьмой фестиваль, едва седьмой закончился в декабре 20-го года. В прошлом сезоне по понятным причинам музыкальный форум пришлось разделить на 2 части, а большинство концертов перенеслись в онлайн-реальность. В 21 году в кратчайшие сроки команда «транссиба» договорилась о гастролях артистов, в том числе зарубежных, для участия в нынешнем фестивале. Сделать это было особенно нелегко в текущей ситуации, так как границы всё ещё полностью не открыты. Фестиваль поддерживается на самом высоком уровне – Правительство России включило его программы в культурную презентацию страны на международном уровне, а также, начиная с 2019 года, он проходит в рамках региональной составляющей национального проекта «Культура». Ежегодно география и жанровые направления арт-фестиваля расширяются.
Проект с самого начала завоевал любовь зрителей, а музыканты, приезжающие в рамках фестиваля – являются артистами «первого эшелона», как и герой нашего интервью, пианист, Николай Луганский.
Николай Луганский — музыкант, о котором говорят как «об одном из самых выдающихся артистов нашей эпохи» (с). Пианист имеет большой и разнообразный сольный репертуар, но также любит и камерную музыку. Внушительное количество произведений для скрипки и фортепиано Николай исполнил в дуэте с Вадимом Репиным. Их многолетний камерный тандем отличается особой органичностью, и пользуется большой популярностью у слушателей.
В рамках фестиваля Николай Луганский представил сольный концерт, где исполнил поздние сонаты Бетховена — №30 и №32, «Эстампы» Клода Дебюсси и 7 Этюд-картин Сергея Рахманинова. На второй день совместно с Новосибирским академическим симфоническим оркестром под управлением Томаса Зандерлинга прозвучал Концерт №2 для фортепиано с оркестром Иоганнеса Брамса. А в день третий Николай Львович принял участие в образовательном курсе Транссибирского Арт-Фестиваля – «Просто общайся со звездой», где в формате мастер-класса дал напутствия молодым пианистам нашего города.
Необычайно приятный собеседник, интеллигентный и ироничный, Николай, ответил на вопросы нашего портала «СV».
Николай, где найти эталонное существование музыки, той, которую написал композитор?
— Она, наверное, где-то есть — истинная, но где именно, сформулировать мы не можем. Музыка существует в очень многих проявлениях: нотный текст — это музыка, она в нашей памяти, в записи на разных носителях, на живом концерте — и это, пожалуй, высшая форма её существования. Причём, у неё этих форм больше, чем у других видов искусства.
Для меня самое главное в музыке то, что её существование не требует перевода, в отличие от литературы, к примеру. Человеческая речь — это, по сути, трансформация наших эмоций, чувств, впечатлений в слова. Например, ты встретился с человеком глазами, почувствовал что-то яркое и эмоциональное, а потом написал об этом, но получилось не совсем так, как ты это почувствовал, вульгарно, примитивно. Музыка же может передать самое главное, искреннее, то, что не нуждается в словесном облачении. Ей подвластно выразить рождение, смерть, любовь, ненависть и многое другое. В меньшей степени это возможно в живописи и в ещё меньшей, на мой взгляд, в литературе.
Что первично, на ваш взгляд, — исполнитель должен воспитывать публику или он должен сам идти от потребности слушателя?
— Я считаю, что музыкант вряд ли должен идти от потребностей публики. Другое дело, когда у каждого свой вкус и пристрастия к определённым музыкальным жанрам. Скажу странную вещь, но думаю, что разные исполнения отличаются друг от друга меньше, чем восприятие одного и того же исполнения у двух, пяти или десяти слушателей. Иногда доходит до смешного. Например, когда идёт трансляция какого-то конкурса, если спросить у пятерых слушателей мнение о выступлении конкурсантов, то вы услышите 5 разных мнений. Причём, они будут радикально отличаться между собой, гораздо больше, чем выступления самих конкурсантов. Если, конечно, это не в категории очень-очень хорошо или очень-очень плохо. Восприятие индивидуальное, и мнение слушателя скорее говорит о говорящем, чем о том, о чём он говорит. В этом плане музыка даёт очень большой простор для вариативности.
Недавно Николай Цискаридзе произнёс фразу: «Подлинное искусство чувствует даже не подготовленный зритель, и оно его способно увлечь». Вы согласны с ним?
— Безусловно, согласен. Если рассуждать не только о концертах академической музыки, то хоть язык балета мне менее доступен, чем язык музыки, но он способен меня увлечь. Самая большая проблема в этом случае в литературе, потому что, если не знаешь язык, на котором написано произведение, то ты ничего не поймёшь. Театр несколько ближе. Если зритель чуткий, то он начнёт понимать, что происходит на сцене.
Чувствуете ли вы в себе просветительскую функцию?
— Я думаю, что это может произойти невольно и в том случае, если я влюбился в какое-то малоизвестное произведение и исполнил его на концерте. Бывало, при знакомстве впервые с таким произведением люди говорили, что рады, что услышали его. Но случалось и наоборот – «не слышали и не будем». Есть те, кто рождён с ощущением в себе просветительской миссии. Для этой деятельности необходимо также обладать и даром рассказчика. Есть музыка, которая воспринимается с первого раза, а есть, которая для большинства будет понятна только после нескольких прослушиваний. И вот тут выдающийся рассказчик может сильно помочь. Я не уверен в этой моей способности, поэтому просветительской функции в себе не чувствую.
Многим людям искусства, особенно актёрам, критики и публика часто вешают ярлык определённого амплуа, от которого сложно избавиться. У музыкантов это тоже есть. Вас называют одним из лучших исполнителей произведений Рахманинова. А вы себя чувствуете рахманинистом?
— Чувствую. Когда играю Рахманинова. (улыбается)
А Шопена?
— И Шопена.
То есть, можно сказать, что вы универсальный пианист?
— Я думаю, что большинство исполнителей чувствуют себя и шопенистами, и рахманинистами, и бетховенистами и кем угодно. И внутренне раздражаются, слыша рассуждения людей, которые не бывали на их концертах, но точно знают, какого композитора исполнитель играет лучше всего. Потом к этому привыкаешь и никак не реагируешь. Но тут вопрос совершенно не в исполнителе, а в том, что культурное пространство довольно большое, в нём присутствует огромное количество творческих персонажей, и музыкантов, в том числе. Людям, которые делают обзоры, очерки, необходимы элементарные словесные ориентиры. А слушателям, которые только начали посещать концерты, нужны простые ассоциации, связанные с определёнными исполнителями.
Глен Гульд считался непревзойдённым исполнителем Баха…
— Да, пожалуй, для меня то, как Гульд играл Баха, более ценно, чем то, как он играл Шопена, Скрябина или даже Бетховена. Это очень редкий случай, когда я связываю исполнителя с определённым композитором. При этом он играл много разной музыки и добаховской эпохи, и ХХ века. Есть, правда, ещё категория исполнителей, которые медленно учат и концентрируются на чём-то одном.
Если вспомнить моих самых любимых пианистов, то я не могу сказать, что кто-то из них преуспел в исполнении произведений одного композитора. К примеру, мой любимый Артуро Бенедетти Микеланджели играл мало, но владел небольшим, но невероятно разнообразным репертуаром: Моцарт, Шуман, Шуберт, Шопен, Брамс, Равель, Дебюсси, Рахманинов. Что уж говорить о Святославе Рихтере с его гигантским репертуаром. Эмиля Гилельса, может быть, был репертуар чуть меньше, но стилевой спектр опять-таки огромный. Я считаю, что если один пианист играет Рахманинова лучше, чем другой, то и Моцарта он тоже играет лучше. (улыбается)
Я в детские и юные годы много играл Моцарта и Бетховена. Но когда стал ездить в Европу, то там часто спрашивали русскую романтическую музыку и просили исполнения Рахманинова, которого я обожаю. В последние годы снова стали востребованы Бетховен, Моцарт и Брамс.
Продолжая тему Рахманинова — до нас дошли грамзаписи с исполнением своих произведений Сергеем Васильевичем. Если сделать скидку на качество записи начала ХХ века, вам нравится, как он сам играет свою музыку?
— Да, мало того, считаю их лучшим исполнением его музыки. Из тех записей, которые дошли до наших дней, я думаю, что Рахманинов был лучшим пианистом среди современников. У нас, к сожалению, нет записей Ференца Листа, Антона Рубинштейна, сохранились, правда, несколько пьес в исполнении Игнация Падеревского, и даже Эдварда Грига, но из тех, о ком мы можем судить по этим дискам, Рахманинов был самым великим.
А бизнесменом?
— Насколько я знаю, он им не был. Рахманинов деньги не вкладывал, а просто дарил. Сергей Васильевич презентовал приличную сумму Игорю Сикорскому и бесчисленному количеству людей, но никогда не получал от этого никаких дивидендов. Наверное, он просто считал, что подаренные деньги человек потратит с толком, но не воспринимал это, как выгодное вложение. Рахманинов в штатах жёстко отстаивал свои права, как автор и исполнитель. Но это не делает его бизнесменом. Наверное, Герберт фон Караян – удачный пример ведения собственного дела с финансовой точки зрения. В наше время таких людей появилось больше.
Конечно, Рахманинов был, наверное, единственным русским эмигрантом, жизнь которого сложилась так удачно и материально благополучно. Но он стал богатым человеком потому, что получал большие гонорары за свои концерты, так как был востребован, как лучший пианист своего времени. Плюс получал авторские гонорары — музыка его была очень популярна.
Вы упомянули ещё одного прекрасного пианиста – Бенедетти Микеланджели. Почему-то я невольно вас с ним сравниваю. Играть так идеально, цельно, музыкально и совершенно с технической точки зрения, как Микеланджели, это недостижимая высота. Как мы шутили, учась в консерватории, «идеально, что даже противно». Вы такой же педант?
— От моей игры так противно не будет, я играю далеко не идеально. (улыбается) Я подозреваю, что к идеалу стремятся все, в том числе и я, а вот иду ли я на те же жертвы, на которые шёл Микеланджели, – нет, не иду. Если развить тему, то я играю значительно больше разной музыки, чем он: и жанрово, и в составе камерного ансамбля. Уже это говорит, что такого перфекционизма у меня быть не может. Микеланджели вообще стоит особняком, как пианист, пожалуй, ещё Глен Гульд, которого я очень уважаю. Но Микеланджели я не просто уважаю, но ещё и люблю. Кстати, у этих двух уникальных исполнителей концертная запись от студийной не отличается. Такое высочайшее качество исполнения.
В документальном фильме – «Николай Луганский. Жизнь не по нотам» (автор и режиссёр Алексей Бурыкин 2012 г. ГТРК «Культура») ваши родители с большой любовью и гордостью рассказывают о первых пробах игре на фортепиано, о том, как ваш папа заметил неординарные музыкальные способности маленького Коли. А также о вашем желании заниматься на инструменте без принуждения. Это удивительно, так как большинство именитых и состоявшихся музыкантов благодарны, что в своё время на них «нажимали» и требовали отдачи в занятиях на инструменте. Пошли ли вы по пути своих родителей?
— Мои родители – замечательные люди. Я совершенно не такой родитель. Объективно, я отсутствовал дома по 6-7 месяцев в году. И в связи с этим я не могу сказать, что я сильно воспитывал своих прекрасных детей. Музыкантами из них не стал никто.
А вы хотели бы этого?
— Я был бы не против. Сейчас, когда много времени прошло, я могу сказать, что у меня были замечательные учителя, но всё-таки в обучении я был больше сам с собой. И я вижу, что что-то можно было делать чуть иначе, больше работать над чем-то. Теоретически я мог бы что-то преподать своим детям, но у них у каждого своя деятельность, стезя и жизнь. Мои родители удивительные. Они из разных мест. Папа сам изучал нотную грамоту. И я бы не сказал, что все дети занимаются только после «пинка». Есть всё-таки те, кто занимались и хотели заниматься самостоятельно. Например, я слышал легенду о Викторе Третьякове, у которого кто-то из родных был против того, чтобы он занимался музыкой. Он прятался в подвале СМШ в 7-8 лет и пиликал там на скрипке. Мне в детстве нравилось играть. Я сразу стал читать ноты, составлял в голове музыку даже ещё без инструмента. А когда появилось фортепиано, то играл всё подряд, много читал с листа.
А сочинение музыки привлекало?
— Да, я любил сочинять, но чем больше музыки я узнавал, тем меньше я хотел сочинять. Лет до 10-11 я что-то писал, а потом желание пропало.
Кстати, сам Рахманинов, о котором мы так много сегодня говорим, считал себя лентяем и сожалел, что написал так мало.
— Лентяем он не был. Он многим занимался, был и дирижёром, и пианистом, разбирался в сельском хозяйстве, в технике, у него была семья. Михаил Иванович Глинка, великий композитор, гений, был, действительно лентяем. Бородин не ленился в музыке, но слишком много внимания уделял в основном химии.
Ваши первые педагоги – Татьяна Евгеньевна Кестнер и Татьяна Петровна Николаева – выпускницы класса известнейшего педагога, одного из основателей российской фортепианной школы – Александра Борисовича Гольденвейзера. В нашем городе традиции этой школы передавала Мери Симховна Лебензон, также выпускница знаменитого Гольденвейзера, к сожалению, ушедшая несколько месяцев назад. Вы были с ней знакомы?
— Да, мы были знакомы, она была замечательным педагогом и воспитала большое количество прекрасных пианистов, среди которых: Антон Мордасов, который в 1990 году стал победителем конкурса им. Рахманинова, 3-я премия IX конкурса Чайковского; Павел Колесников, лауреат множества международных конкурсов, в том числе обладателя специального приза XIV конкурса им. Чайковского, а также победителя конкурса Honens в Калгари (Канада) и многие другие.
Мне стала любопытна фраза, которую вы произносите в вышеупомянутом документальном фильме. В общении со студентом московской консерватории, где вы преподаёте, вы говорите, что, если пианист хочет сыграть именно так, а не иначе, то он должен это сделать. Это такая безоговорочная форма доверия к музыкальному чутью ученика, его способностям или жизненное кредо – нельзя, но если очень хочется, то можно?
— В музыке нет того, что нельзя. Это же не точная наука, не спорт, это совершенно другое. Это есть некое слияние исполнителя с музыкальным образом. Можно сколько угодно восхищаться тем, что ты услышал со стороны, или тем, что предлагает педагог в трактовке произведения. Но если вариант исполнения не становится твоим родным, то музыки не получится, и это услышит даже самый неискушённый слушатель. Для способности пианиста естественным образом существовать в произведении, которое исполнитель играет, нужно постоянно обогащать образный мир, расширять свои собственные горизонты. Также вырванные из контекста скопированные куски из чужих исполнений звучат инородно. Верю, не верю – в данном случае, по Станиславскому – становится единственным критерием.
Есть ли те композиторы, при знакомстве с музыкой которых, вы считаете, что играть её пока не хотите?
— Я для себя не сильно разделяю игру на рояле и слушание музыки. Скажем, место Шопена и Брукнера в моей жизни сопоставимо. Конечно, есть такие композиторы, которые менее близки. Берлиоз – великий композитор, но я не очень воспринимаю его музыку, даже Фантастическую симфонию. Мой папа любит и чувствует музыку Верди лучше меня, хотя я профессиональный музыкант, а он физик. Очень долгое время мне казалось, что от меня далёк Франц Лист, и уже в возрасте 40 лет я стал открывать для себя его музыку. Мне первоначально казалось, что за внешней пышной стороной звучания его произведений особой сути и не было. Это, разумеется, были мои проблемы, а не Листа. Позже пришло осознание, что он написал великую музыку и не только фортепианную. При этом он был ещё и уникальным человеком, например, он единственный из композиторов, говоривший с восторгом о своих коллегах-современниках и называл их гениями. Иного случая такого отношения к другим композиторам я не припомню.
Вы увлекаетесь спортивными играми, принимаете в них участие, в частности, любите играть в шахматы. Вы чувствуете себя азартным человеком?
— Я люблю спортивные игры, азартен, но разделяю спортивное состязание и жизнь. В жизни и в искусстве, наверное, есть игровой элемент, но он занимает своё скромное место. Музыка это соревнование не с кем-то, скорее с самим собой. А в спорте я играю с другими. Вообще, мальчикам лет с 6-7, а позже и мужчинам, свойственен соревновательный дух. Это естественное их состояние. Тут вопрос немного в другом. В нашем государстве делается акцент на спорт, эта сфера хорошо финансируется. Но я не очень понимаю, зачем вкладывать в то, что и так будет развиваться естественным образом. Объективность такова, что в России людей, которые не могут жить без классической музыки, очень мало, чем в Центральной Европе, к примеру. В нашем случае необходима государственная политика для поддержки культурного образования. Конечно, сначала мы будем сталкиваться с постоянным нежеланием детей играть на каком-то инструменте, петь, осваивать сольфеджио, но со временем большинство этих ребят почувствует, что музыка стала важной частью их жизни. Такая образовательная традиция будет продолжаться и в последующих поколениях.
В рамках VIII Транссибирского арт-фестиваля вы выступили дважды с разной программой, а на третий день приняли участие в мастер-классе образовательного курса «Просто общайся со звездой». После Новосибирска практически сразу вы играете ещё несколько концертов подряд в Москве. Ваш график выступлений чрезвычайно плотный. А сколько произведений вы держите, как говорится, в руках?
— Если говорить, сколько произведений я мог бы сыграть на очень серьёзном концерте завтра, то много, но не всё, конечно. Это трудно посчитать, музыки часов на 5-6, наверное. Если добавить концерты с оркестром, то ещё штук 12 (притом, что в репертуаре их 50). Другое дело, если через неделю нужно было бы исполнить что-то новое, то я могу быстро выучить, дня за 3-4. Я с детства любил много играть с листа и всегда быстро учил наизусть. Поэтому репертуар у меня действительно очень большой. Есть другая категория музыкантов-исполнителей, которые количественно играют произведений меньше, но готовы сыграть что-то, что не играли года два на ответственном концерте. Речь идёт о разных видах памяти. Я обладаю обычной тактильной памятью, зато памятью музыкальной вполне могу гордиться.
При жизни ещё одного вашего преподавателя Сергея Леонидовича Доренского, вы были его ассистентом в консерватории. После того, как Сергея Леонидовича, к сожалению, не стало в прошлом году, в каком качестве вы преподаете в вузе?
— В том же самом. Есть фортепианная кафедра, глава которой Андрей Александрович Писарев также когда-то был ассистентом Доренского. Я на этой кафедре работаю по сей день, и моя функция осталась прежней.
Что это вам даёт? Почему вы не уделяете больше времени преподаванию?
— У меня очень активный гастрольный график, даже в период пандемии, когда границы закрылись, я много играл в России. Наверное, было бы безответственно с моей стороны брать своих собственных учеников и бросить их на произвол судьбы. Когда я оказываюсь в Москве, то с удовольствием слушаю студентов, могу дать какие-то советы. (улыбается)
Формат мастер-классов отличается от традиционного обучающего процесса. За короткое время выступления ученика ты должен понять, что он собой представляет как музыкант. Он в этот момент волнуется, в этакой скорлупе или броне, через которую педагог должен прочувствовать исполнителя и поработать с ним.
— У меня есть сомнения по-поводу мастер-классов, но раз такой формат существует – значит, это кому-то нужно. Никогда в своей жизни я не мог бы самоуверенно заявить после получасового выступления ученика, что я сразу всё про него понял – его талант, перспективы и его слабости. С человеком можно всю жизнь прожить, и ничего о нём не знать. Выступление юного пианиста зависит от многих факторов: возможно, ученик плохо спал накануне или у него что-то произошло, а может, он 2 года играл только это произведение или напротив, выучил его только накануне. Я частенько внутренне для себя делал прогнозы относительно дальнейшей творческой судьбы молодых музыкантов и почти всегда ошибался. Это почти невозможно предугадать. На мастер-классе образовательного курса «Просто общайся со звездой» в рамках Транссибирского Арт-Фестиваля я высказал то, что почувствовал, показал, что в большей степени получилось, а что можно ещё подправить.
Вы затронули очень серьёзный вопрос — «А судьи кто?». Действительно, одно слово человека может окрылить, а другое убить.
— Мой главный вывод в этом – не нужно придавать слишком большой смысл и значение советам. Так устроено общество, что с определённого возраста человек начинает с умным выражением лица давать напутствия. (улыбается) А те, кто к этому относится с долей юмора – чаще достигают успеха. Большинство людей вообще склонны давать советы по любому поводу. Или добиваются в жизни положения, что ОНИ теперь должны учить. И доля справедливости в этом есть, но не нужно воспринимать их рекомендации целиком и полностью.
Вы поэтому не сидите в жюри конкурсов?
— Отчасти. Я очень не люблю ставить оценки. Конкурсант может быть 364 дня в году в отличной форме. А на конкурсе что-то вдруг произошло, и он сыграл хуже. Понятно, что это всё-таки состязание, но я предпочту послушать исполнителя из зала, чем выносить ему вердикт, сидя в жюри.
Транссибирский Арт-Фестиваль проходит в восьмой раз. Какое на ваш взгляд значение в культуре России имеет фестиваль под руководством Вадима Репина?
— Для всей российской культурной жизни Транссибирский Арт-Фестиваль играет большую роль. Вадим Репин родился в Новосибирске, а потом жил и работал несколько десятилетий за рубежом и в Москве. Не секрет, что многие российские музыканты, покинув страну, позже говорят о том, какая ужасная Россия. Вадим никогда так не высказывался, он просто создал фестиваль, центром которого стал его родной Новосибирск, что говорит само за себя и делает ему честь. Не всегда человек такого музыкантского таланта может быть одновременно и легко коммуникабельным, и умным, и быть при этом успешным организатором. Большая удача, как для артистов, принимающих участие в фестивале, так и для любителей музыки, что все эти качества в нём успешно сочетаются.
В заключение хочу спросить о забавных или неординарных случаях, произошедших на ваших концертах.
— Пару раз, правда, не на моём концерте, пожилых людей из зала на носилках выносила «скорая помощь» — шла программа современной музыки. А на моём выступлении недавно полностью погас свет. Полный блэк-аут минуты на 4. Хорошо, что у меня в этот момент была часть с музыкой в медленном темпе без скачков на фортепиано, (улыбается) и я не остановился.
Я благодарю вас за искреннюю беседу и желаю полных залов и вдохновения. Всегда с нетерпением ждём в Новосибирске ваших концертов!
Фото Александр Иванов
