«Счастливчик» или зигзаги времени

Роман в мгновениях и проблесках

Глава первая.

Я родился и прожил первый период своей жизни в поселке Каргат в 177 км от Новосибирска. В 1965 году поселок стал городом с населением чуть более 10 тысяч человек. Родился я в доме своего отца на улице Максима Горького, 28, а жили мы в доме матери на ул. Ленина. По странному стечению обстоятельств, именно эти фамилии оказали на меня серьезнейшее влияние, заложив политическую и литературную составляющую моей дальнейшей жизни. 

Каргат представлял собой унылое зрелище. Серые заборы, палисадники и серые же дома. Почва – глинозем, вдоль дорог вечные лужи, а на придомовых площадках обилие куриных, утиных и гусиных экскрементов, по которым мы в пацанах бегали, не особенно обращая на это внимание. Встречалось по вечерам и кое-что покрупнее, но к утру рачительные хозяева растаскивали все по огородам.

Через несколько дворов от дома бабушки стояла изба народного суда. Туда подъезжали машины, из которых выводили в наручниках обвиняемых. Мы залазили на забор и оттуда с интересом смотрели. В конце 60-х вместо деревянной избы выстроили кирпичный дом, но он через несколько десятилетий развалился. Фундамент не выдержал болотистой основы. В поселке так и говорили – суд утоп. Когда я уже в пятидесятилетнем возрасте приехал в Каргат, на улице Максима Горького не было ни дома моей бабушки, ни здания суда.

Семьи моих родителей были многодетными. У отца было три брата. Отец старший, следом Иван и Коля. Когда моего деда Николая забрали на фронт радистом, бабушка вынашивала младшенького Володю. Дед домой не вернулся, он погиб в Донецкой области в боях за Саур в 1943 году. Бабушка работала дояркой, пенсии у нее почти не было. Зато были больные, распухшие пальцы. Но своих четырех сыновей она вырастила и дала каждому образование, поставив на крыло. Помогал ей мой отец. Когда деда взяли на фронт, отец в 14 лет устроился учеником бухгалтера в райпо. Ростика не хватало, и ему подкладывали под заднее место папки с документами. Так и работал вместо школы.

Вечером, по возвращении в Каргат, дядя Коля брал деревянные короба, в которых он развозил хлеб, и стряхивал крошки в мешок. Перед сном бабушка доставала из погреба запотевшую крынку с вчерашним молоком (свежее я не пил, оно было теплым), и через марлю, сложенную в несколько раз, заливала им насыпанные в тарелку хлебные крошки. Все это я круто посыпал солью и, давая выстояться, с аппетитом ел. Особенно вкусным были остатки на дне тарелки. Бабушка называла это тюрей. Нередко она проговаривала себе под нос: «Кушай, Сашка, тюрю, молока уж нет». Как-то я спросил: «Так есть же молоко?» Она махнула рукой: «Это у меня с войны осталось».

 Привычка  есть тюрю сохранилась до сегодняшних дней, ничего вкуснее я не ел.

А вот самый молодой и самый мой любимый дядя Володя был вылитый дед. Он грезил морями и, окончив мореходку, стал ходить механиком на судах. Мы с ним любили дурачиться. Он был в  отца и по характеру – как мне говорила бабушка, подчеркивая, что он похож на городского интеллигента. И это было истиной. 
Много позже мне из Могадишо (Сомали) приходили открытки от бравого маримана. Его жена быстро увезла Володю в город Херсон, к себе на Родину. Один раз я там был с отцом и запомнил на вокзале скороговорку диктора – «Гражданяни пассажиры, поезд сто пэшэ припэшэ на пэшэ путь». Не знаю, почему у меня это отложилось. Умер он в 2017, спустя несколько месяцев после ухода с флота. По понятным причинам на похороны я не попал.
Бабушка была мастак во всем. Она даже в футбол со мной играла. Ворота на двор были как вратарские, я ставил ей мяч, отмерив 11 шагов. А она пробивала мне штрафной. Один раз так от души влепила мне удар, что ее калоша и мяч одновременно достигли цели – калоша в лоб, а мяч в живот.

Удивительно, но когда я ездил в Каргат, я останавливался только у бабушки Прасковьи, так ее звали. Поначалу меня к ней на каникулы увозил отец. А годам к 10 меня уже садили в поезд, строго наказав никуда не выходить все два с половиной часа.

В Каргате на перроне меня встречал дядя Коля и вез на улицу Максима Горького, где сдавал из рук в руки бабушке. В памяти у меня осталось окно в комнате, беленой синей известью, где я жил. Окно выходило в скотный двор, и по утрам меня будили крики петухов и хрюканье поросят. Нередко в окошко тыкался теленок, которого я гладил за влажный нос и уплотнения на месте будущих рогов.

Бабушка так и прожила одна весь остаток жизни. Как-то я прикинул, что когда стал ее осознавать как близкого мне человека, ей было около пятидесяти. К тому времени деда не было уже 18 лет. Но это было характерно для советских женщин в селе – жертвенность, что ли. Да и не принято было выходить замуж за парней моложе, а однолетки наперечет и все при семьях! Выкосила война…

Матушкина семья была полной и многодетной. Родители – дед Егор и бабушка Лена. У матери было три брата – Виктор, Анатолий и Валерий, и сестра Любовь. Анатолий умер в детстве, что в то время не было редкостью. Дом, как я упоминал, стоял на улице Ленина и состоял из двух комнат. Дед был из чалдонов, а вот с бабушкой Леной все сложнее. Ее матушка была из семьи австрийцев, высланных в Сибирь вместе с другими неблагонадежными нациями в годы Первой мировой войны и после революции. Моя мать унаследовала внешность своей бабушки.

К сожалению, когда мне было не полных два года, баба Лена заболела раком и скоропостижно скончалась. Похороны бабушки были первыми впечатлениями в жизни, которые сохранились в моей памяти.

После смерти жены дед Егор запил горькую, забыв о трех оставшихся на нем детях. Если Виктор уже был юношей, то Люба и Валера были мал-мала-меньше. Дети были брошены. Подрастающий Виктор устроился на работу сварщиком, а Люба еще бегала в школу, младший же Валера был на год старше меня, ему не было и трех лет.
С тех пор я деда Егора видел несколько раз. Один раз, узнав, что я приехал, он пришел к бабе Паше. Выбритый, со стойким запахом шипра  из автомата, в пиджаке с медалью. Он принес мне пакетик «дунькиных радостей». Долго и рассудительно разговаривал с бабушкой, приобняв меня и поглаживая по голове. Заходил как-то еще раз, покушать. Больше я его не видел. 
О мамином брате Викторе помню, что он обладал бычьей силой и на глазах пацанов валил на землю быка. Его жизнь не удалась. Жена бросила, уйдя с дочерью. Он пошел по женским рукам, пропал на длительное время, а когда появился вновь, это был совершенно больной человек. Валера, его брат, купил ему небольшой домик. Там Виктор недолго прожил, донашивая одежду, которую мы передавали ему вместе с продуктами через Валеру. На похороны мы приехали все.
Люба, получив профессию шеф-повара, по окончании школы уехала в город, где мой отец устроил ее на работу в офицерскую столовую на улице Советской. Но вдруг, решив заработать большие деньжищи, она вместе с мужем сорвалась в Норильск, где долго работала. Там все также было непросто. Поразительно другое: Люба училась вместе с известным новосибирским поэтом Александром Плитченко и дружила с нашим депутатом Государственной думы, коммунистом Николаем Харитоновым! Но тогда-то это были молодые парни. Так что рок двух улиц преследовал меня и здесь – писатель и политик!

С Валерой все сложилось по-голливудски. Неприкаянный он болтался по Каргату. Ел нерегулярно. Заболел. Его готовили отпевать, когда в Каргат, узнав о том, что он умирает, примчалась моя мать (мы уже жили в Новосибирске). Притащив врачей, она выходила его и, стремительно забрала Валеру в город. С тех пор он жил в нашей семье и, учитывая его возраст, все считали нас братьями.

В Каргат приезжал вместе со мной и останавливался либо так же у бабы Паши, либо у Любы на другом берегу реки, по выезде из города. Впрочем, тоже со мной, поскольку Любин муж Николай, бравый вояка десантного облика, сотрудник Каргатского ДОСААФ, был нашим любимцем и нередко подолгу с нами возился.

Моя мама Анна была яркой местной красоткой с черными вьющимися волосами. Ей не было девятнадцати, когда она свела с ума первого красавца Каргата Василия Савина. Ее же покорила в нем основательность, вдумчивость и веселость. Отец имел атлетическую внешность. Для этого ему не нужны были спортивные залы, хватало двух десятикилограммовых гантелей, эспандера и пары лыж.
Словом, он был старше на 8 лет, был ревизором, спортсменом и имел блестящую перспективу. Она была красавица, с характером и непростым происхождением. Искра прошла, как надо: заискрила, порох рванул, и в неполных 20 лет мама готовилась родить своего первенца – меня.

Но двадцать лет – это даже не 25. Незадолго до назначенного срока одна из знакомок, будучи на сносях, после тревожного удара пяткой своего ребенка перепугалась, и муж отвел ее в рай больницу. Сердобольные родственники напекли пирожков с капустой и картохой, а ожидающий первенца муж принес все это в больницу жене на следующее утро. Оказалось, что ей еще ждать надо не меньше месяца. Все это вызвало здоровый хохот по всей улице Ленина. А общественное мнение в те годы, было определяющим при формировании поведения и поступков. Поэтому мама, очень боясь прослыть глупой, ждала до последнего и терпела. Более того, она с семьей убирала картошку, шел октябрь. Когда стало уже совсем невтерпеж, мой отец силой увел ее в больницу, прямо с поля.

Машин не было, да и пешком до больницы было не больше 10 минут. Но шли они два часа! Когда мать осмотрел врач, воды у нее уже отошли. Ее отправили в родовую. Сутки врачи пытались извлечь меня на свет божий. Но мне так не хотелось появляться в этом мире, что я повернулся мягким местом и показывал всем акушерам и сестрам свою принадлежность к мужскому сословию. Выходить не хотел. На вторые сутки акушер, утерев пот со лба, побледнев, принял волевое решение – будем спасать мать! Видимо, испугавшись, я сдался, и меня извлекли на белый свет.

21 октября мать зашла в больницу, а 23 рано утром я огласил стены родовой своим фальцетом. По этой причине с датой моего рождения постоянно возникает путаница, которая преследует меня с тех самых пор. Папа, узнав утром, что у него родился сын, пошел в загс и зарегистрировал меня родившимся 22 октября, так и записано в паспорте. Мама, которой лучше знать, считает, что родился я 23 октября. Так что я уже устал давать коллегам по работе объяснения, почему меня надо поздравлять 23-го, а не 22 октября. Ведь с днем рождения заранее поздравлять нельзя. Пусть даже об этом написано в паспорте!

БОГ В ПАСПОРТ НЕ СМОТРИТ!

Глава 2. Каргат, продолжение.

По прошествии стольких лет я понимаю, что совсем немного времени провел в Каргате. Я жил там меньше двух лет. Все воспоминания – это то, что я помню уже из поездок к бабушке. Но какими-то невидимыми нитями я связан с этим местом. Явление, по сути, непонятное, ведь невозможно это объяснить культурой, архитектурой, природой, наконец. Для моих детей Каргат – пустой звук. Они туда даже ехать не хотят. А вот я вспоминаю с теплотой.

Трудно забыть, например, как мы приехали на Новый год. Я учился в пятом классе, Валера в шестом. У нас были с собой три рубля, которые дали нам родители на покупку чего-нибудь вкусненького к празднику. Мы гордо пошли по узкому проходу от бабушкиного дома вниз, к кафе «Чайка», где находился пищекомбинат и магазин. От этого места всегда пахло свежей выпечкой. Мы гордо зашли в магазин и стали изучать небогатый выбор товара, выставленного на полке.

Конечно, нам хотелось купить: лимонада, пряников, ватрушек, ирисок. И, страшно признаться, мы хотели купить бутылку сладкого вина!

До этого времени я не пил ничего крепче кефира. Но Валера признавался, что пробовал бражку у родной тетки, и она ему показалась сладкой и вкусной. Поэтому, пользуясь отсутствием бабушки, мы ввели в заблуждение продавца, сославшись на то, что вино берем для старших. Поинтересовались, что есть сладкого. Продавец, не колеблясь, предложила нам яблочного ликера. Его мы и купили. Он был зеленого цвета с водочной пробкой. Бутылку ликера мы за забором закопали в снег, а сетку с продуктами занесли в избу.

Отмечать Новый год мы собирались у тети Любы и ее мужа Николая. Поэтому уже в обед, нагруженные пирожками и прихватив сетку, потопали через мост в конец города. Ликер взяли с собой.

У Любы был накрыт нехитрый праздничный стол. Гордые, мы поставили на стол бутылку ликера. У Николая приподнялся уголок правого глаза:

– Вот так?! Ну, поехали!..

Через час мы на огороде стреляли по банкам из охотничьего ружья. Банки были поставлены на забор, за которым была замершая речушка Каргат, а далее, в таком же порядке, забор, огород и дом соседей за рекой.

 Взорвали еще парочку взрыв-пакетов и зажгли дымовую шашку. Нам всем было весело. Затем мы по всей улице бегали за коровой, загоняя ее на двор. Что было дальше, не помню. Проснулся я от шума. Валера спал рядом, под нами было одеяло. Мы были накрыты военными желтыми полушубками, сверху – елочные ветки. 

Оказалось, что соседи, попав под обстрел, немедленно побежали к бабе Паше, благо, им не понадобилось обходить реку, они уже были на том берегу. А вот бабушке пришлось идти через весь город до моста, а потом уже по другому берегу поднимать снежную поземку в обратном направлении. Когда она, как фурия, влетела в дом, все спали, но она махом всех подняла и устроила фирменный разгон. Обратно мы шли вдвоем, Валера не рискнул возвращаться в дом бабушки.

Мама моя была двигателем возможных изменений. Надо сказать, что она в полной мере использовала успехи мужа, моего отца, и свои в продвижении к более светлой жизни. Ей всегда хотелось, чтобы у ее семьи все было самое-самое лучшее. Надо сказать, что вот это стремление к мотивации своих мужчин передалось через поколение нашим дочерям.

Нередко мать действовала интуитивно, как, например, было с поступлением в училище, еще до свадьбы с отцом. С группой подруг она приехала в пять утра в Новосибирск, не имея понятия, куда идти поступать. Ясно было одно – после школы в Каргате сдать, к примеру, математику они не смогут. Поэтому собирались искать училище, куда бы взяли без экзаменов.

Ранее утро. Пришли на центральный рынок, напротив Зоопарка, что располагался в то время на улице Гоголя и легли на прилавки досыпать. Появились торговцы и их прогнали. Пошли искать. Куда поступать?

Дошли до площади Ленина, там, в Облпотребсоюзе на третьем этаже располагалось училище кооперативной торговли.

 Вот туда и поступили. Мать, выходя замуж, была студенткой.

Но, узнав после свадьбы,  что у отца есть возможность поехать на годичные курсы ревизоров потребкооперации в Оренбург, она немедленно сделала все, чтобы туда попасть. Не доучившись в училище, беременная, она поехала с отцом. 

«А что, там было общежитие, там город и перспектива у отца, а здесь что? – рассказывала она, имея в виду Каргат. – У Василия три брата, у нас – целый выводок…»

Надо сказать, что отец становился все более оцененным сотрудником. Начали поговаривать, что неплохо бы забрать Василия Савина в Облпотребсоюз – ревизором.

Конечно, мать всячески подталкивала отца к тому, чтобы он и далее проявлял желание перебраться в город. Но были две проблемы, мешающие этому.

А КТО ГОВОРИЛ, ЧТО ПУТЬ К УДАЧЕ ЛЕГОК И ПРИЯТЕН?

Глава 3. Новосибирск, переезд

Первое: в то время выбраться в город было крайне сложно. Чтобы переехать, нужно было решение на уровне обкома КПСС. Для этого организация, желающая пригласить на работу человека, должна была в обкоме партии обосновать необходимость перевода сотрудника. Без такого разрешения была невозможна прописка, а без прописки работа. Так Никита Сергеевич Хрущев удерживал сельское население в деревне.

Второе – баба Паша. Отец был ее опорой и помощником. Уже одно желание матери увезти из дома ее сына поссорило их на всю оставшуюся жизнь. Но если моя мама ставила задачу, она ее решала. Мне не было и двух лет, когда отец получил должность главного ревизора Новосибирского Облпотребсоюза и вместе с семьей переехал в Новосибирск. Мама, к тому времени окончившая училище, была принята в Облпотребсоюз на должность бухгалтера.

Облпотребсоюз в то время, как и сейчас, располагался на площади Ленина. Это была огромная организация, управляющая экономикой всех районов с аграрным укладом. Практически его власть была столь же велика, как у профсоюзов и комсомола, а в районах области – незначительно меньше гор-и райисполкомов. Достаточно напомнить, что Алексей Николаевич Косыгин начинал свою карьеру в Новосибирском Облпотребсоюзе.

Родителям дали две комнаты на первом этаже двухэтажного деревянного дома на ул. Красный проспект, 55. Этот дом долго сопровождал меня по жизни, пока лет пятнадцать назад его не уничтожил пожар. На его месте появился очередной бизнес-центр с расположенным на первых этажах фирменным магазином Беннетон.

От этого времени у меня мало что осталось  в памяти. Ванны не было, ходили в баню. Туалет был один на три комнаты. Две занимали мы, а третью, в 9 квадратных метров, – грек-инвалид. Вместо протеза у него был короткий костыль с петлей из ремня, которой он этот костыль крепил к культе. Помню его смутно, но хорошо запомнил «греческое» блюдо, которое он готовил и  угощал меня, – жареная картошка. Это второе изысканное блюдо, которое вошло в мою жизнь.

Окна наших комнат выходили на штаб Сибирского военного округа, и я глядел в окно на солдатиков, которые забегали за угол и втихаря там курили. Что еще я хорошо запомнил, так это первую купленную нашей семьей радиолу и пластинки. Когда собирались гости, мне разрешали ставить пластинки, под которые взрослые танцевали. «Эх, Коля-Николаша, я приду, а ты встречай», «Я люблю тебя, Россия» и другие песни с детства сопровождали меня. Мать была очень музыкальна, любила и любит петь, а отец тянулся к классической музыке. И как-то я застал его, сидевшего в задумчивости у радиолы и слушающего Баха (это я позже узнал, тогда же мне это показалось неинтересным).

Как-то я перепугал родителей, исчезнув из дома. Мне было три года, и я решил исследовать двор на другой стороне Красного проспекта (удивительно, но именно в этом здании все последние годы и работал отец в управлении торговли СибВО). Ну, и пошел. Родителей я напугал смертельно. А найдя меня, они переругались, виня друг друга. Но ведь ничего, не потерялся. Надо было привыкать.

НОВОСИБРИСК-ЭТО ВАМ НЕ КАРГАТ, ВЕДЬ ВЕРНО!

Глава 4. Первая благоустроенная квартира

Две комнаты на красном проспекте, показавшиеся раем и верхом престижа (головная улица города!), после небольших и густо населенных домиков в Каргате, оказались  лишь небольшой стартовой площадкой, для моей мамы,  в создании достойных условий для жизни семьи!

Вскоре мы поднимались на пятый этаж, кирпичного, нового, дома номер 1, по улице Революции.

Квартира была однокомнатная, пахнувшая свежими обоями и краской. Но больше всего радовало и поражало наличие ванной с унитазом! Теплым! Не надо было больше ходить в общественную баню на ул. Каменскую, или стоять, прислонившись спиной к стенке у общего туалета в коридоре.

Из окна квартиры открывалась панорама на сортировочную горку железной дороги, ведь вокзал Новосибирск-главный был в пяти минутах движения поезда. Дом же стоял в 40 метрах от железнодорожного полотна. Нередко, возвращаясь из Каргата или еще более дальней поездки к Черному морю, пользуясь тем, что поезд останавливался, ожидая пока освободится путь, мы выскальзывали из вагона. Сначала отец, которому подавали чемоданы и сумки, потом  он подхватывал меня и последней, принимал на руки мать. Через две, три минуты мы уже были дома.

Никаких красивых, звукоизоляционных заборов в то время не было. Но к звуку проходящих поездов, мы быстро привыкли. Да и шли они мимо со скоростью черепахи. А вот привыкнуть к ночным перекличкам сотрудников железной дороги было сложней. Мобильных телефон не было и в помине, не было даже раций. Пользовались громкоговорителями, подвешенными на столбах.

Каждую ночь я слушал жизнь железной дороги.

-Первый, вы на месте? Вопрошал громкоговоритель, бодрым мужским голосом.

База, пускайте литер на тупик. Тишина. База, где литер?- голос звучал напряженно.

Первый, вы что, спите! Где ЛИТЕР! Пауза.

-Маша, твою м…..ть, ты что спишь. Пни своих к….в пусть бросают папиросы и гонят литер в тупик.

После этого, возникал становящийся все более громким перестук колес. Это литер или  какой либо другой вагон покатился в тупик ил на сцепку. Успех операции подтверждал громкий металлический лязг, вагонных сцепок, эхом разносящийся по всей прилегающей территории.

Этот самый литер мне позже показали. Он постоянно стоял с левой стороны от здания вокзала. В тупичке у первого пути, может он и сейчас там стоит.

Мне разъяснили, что в этом вагоне передвигаются первые лица железной дороги и области. Интерес к нему был не убывающий. Выезжая в командировки, что было не редко я регулярно видел любопытствующих, пытающихся подглядеть в окошко, в щелку между шторами. Всем казалось, что там что-то не обычное, какая-то другая жизнь.

Как то я попал в этот вагон в составе делегации области. Ничего особенного. Вагон, как вагон. Купе на двух человек, да помещение типа гостиной, казенное, в котором кушали и проводили совещания.

И так каждую ночь. В окна светили прожектора. В квартире темно было только когда задергивались плотные шторы. Предметом повышенной озабоченностью родителей была возможность попасть деток под поезд. Действительно, переходов не было и обходить привокзальную зону для жителей было в тягость. Поэтому все шли прямиком по путям и жертвы, особенно среди подвыпивших мужчин были не редкость.

В таком случае мальчишки бежали смотреть, что произошло в очередной раз. Вернувшись, возбужденно делились деталями. Я же в таких походах участия не принимал, на радость родителям.

ВЕДЬ НИЧЕГО ХОРОШЕГО В ЧУЖОЙ КРОВИ НЕТ, ВЕДЬ ПРАВДА!

Глава 5. Первый велосипед, первый телевизор и …Карибский кризис.

Первые осознанные воспоминания детства были связаны с покупкой  телевизора, трех колесного велосипеда и с Карибским кризисом.

Телевизор купили в конце лета. В подъезде, кроме нас телевизор был у одной возрастной пары. Он был еще с огромной линзой, увеличивающей маленький экран. В первые дни многие обитатели подъезда, из мужского сословия, приходили посмотреть на эту диковинку. Смотрели новости. Часто показывали, размахивающего кулаком небольшого лысого мужчину. Папа, в этот момент плевался,  бросал раздраженно:

-Опять этот выскочка-Хрущь, тьфу, увидеть на ночь такое!

Уходил на кухню.

Матери это было и вовсе не интересно. Никаких  мультфильмов, в то время по вечерам не показывали. Телевизор выключался и накрывался белой выглаженной салфеткой.

Поскольку мой день рождения приходился на конец октября, а велосипед мне очень хотелось (телевизор, рассматривался, как игрушка для взрослых), то папа купил мне велосипед в сентябре.

На меня одевали серое пальто, шапку и мы с отцом  шли учиться кататься на велосипеде.

Первые дни катались по тротуару во дворе. Нас, катающихся, всегда было несколько.

Отцы тут же сбивались в небольшую группу и начинали обсуждать вопрос размещения ракет на какой-то Кубе. Есть они там или все брехня.

Ракеты нас интересовали только те, которые летают в космос и это  нас путало.

Даже в свои пять лет мы понимали, что ракеты наши, а Куба это где-то на юге (там же море), где Америка, а значит или это какие-то не те ракеты, которые летают в космос с такими, как Гагарин, и почему наши ракеты должны летать в Космос с какой-то Кубы?

Но, когда у тебя новенький велосипед, не хуже, чем у друзей и родители о тебе, на короткий отрезок времени забыли, какие ракеты! Надо лететь. И я летел!

А впереди Сержка на таком же велике и я пытаюсь затормозить и у меня получается, но тут в спину, в ось между задними колесами въезжает Вовка на своем.

От удара я слетаю спиной на асфальт и ударяюсь копчиком. Из глаз летят искры, дыхание застревает где-то под горлом. Я не могу вздохнуть, или забываю, как это делать. Хриплю, лицо синеет. Наконец услышав хрип, оборачивается отец и, видя сына, сидящего задом на асфальте, бросается ко мне. Но к этому времени тоненькая струйка воздуха просачивается в легкие.

Я начинаю дышать.

В следующие дни, пока было возможно, мы с отцом уходили кататься на улицу.

Ближе ко дню рождения, мужской клуб стал практически каждый вечер собираться у нас у телевизора. Кто успевал, тот садился на стулья, или диван, а кто-то ложился на пол. Замелькали слова: Карибский кризис, Кеннеди, Хрущев, Война (ну скажите, какая могла быть война на Кубе, если воевали с немцами и победили их на всегда! Пусть не лезут).

Но как ни странно все это повлияло на наши прогулки с велосипедом. А было так. Поехали мы вверх по улице. Мимо серых домов. Проехали большое красивое здание Театра (Красный факел, папа сказал) и, свернув направо покатили вверх, к другому театру с большим круглым куполом с чешуей. Проезжая мимо здания, где показывали кино (Победа!), услышали, как завыли сирены.

Папа, подхватив меня  и велосипед,  бросился во двор большого зеленого дома. Там мы спустились в подвал, где уже сидело несколько человек. Все говорили о том, что могла начаться война (я трухнул). Минут через пятнадцать пришел какой-то мужчина с красной повязкой. Он сообщил, что это была учебная тревога и все могут идти по домам.

Возвращались мы молча. Через несколько дней сирена загудела еще раз. Но мы были недалеко от дома. Папа подхватил меня, велосипед и вернулся домой. А вот несколько дней спустя, напугались уже родители. Мы сидели за столом, и вдруг закачалась люстра и у Хельги (так назывался шкафчик) открылась дверь. Родители встревожено посмотрели  друг на друга. Но никто никуда не пошел. А на следующий день папа пришел и сказал, что вчера было землетрясение.

Хорошо помню день,  когда весь мужской клуб собрался и все слушали речь лысого дядьки. И все были радостные. Говорили, что Карибский кризис кончился. И мы им показали Кузькину мать. Даже мой папа, не любивший лысого, был рад.

НАВЕРНОЕ, ЭТО ХОРОШО, ЧТО У ЛЫСОГО ДЯДЬКИ БЫЛА МАМА, КОТОРУЮ ОН ИМ ПОКАЗАЛ, И ОНА НАС С НИМИ ПРИМИРИЛА!

Глава 6

Первые книги и школа

Не могу утверждать, что пушкинская традиция чтения сказок старой няней юному Александру была распространена в стране и в нашей семье. Ну хотя бы потому, что нянек не было вовсе. Сказки читали бабушки, мамы и совсем уже редко папы.

Бабушка, по сути, была малограмотной, и читать или рассказывать сказки не могла, да и в избе была одна-единственная книга, большой том в желтой обложке «Поднятая целина». Я прочитал его, уже учась в четвертом классе. Помню, весело хохотал над дедом Щукарем, вытаскивающим зубами занозу из пальца на ноге. Никаких сказок не было.

В Новосибирске я не помню, чтобы у нас было какое-то системное обучение меня чтению и присутствовали книги. Сказки мне никто не читал. Книги стали появляться к школе. Учился я читать понемногу, при помощи мамы. Когда я пошел в первый класс, я читать уже мог. У нас появились книги Александра Пушкина, Николая Носова, Аркадия Гайдара, Джонатана Свифта и Марка Твена. Помню, мне понравились две сказки Пушкина, которые я перечитывал по многу раз: «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Сказка о попе и его работнике Балде».

Из первой я вынес правило, которое меня сопровождало по жизни: жадность – путь к нищете, наиболее короткий и быстрый, и второе – наемный работник будет всегда работать на себя. И хорошо, если эта работа будет идти на пользу работодателю. Но любимым произведением моим была «Мишкина каша» Николая Носова. Именно этот рассказ подвиг меня начать кашеварить.

«Бенгальские огни», «Витя Малеев в школе и дома», «Дружок», «Живая шляпа» –это те произведения, которые я перечитывал регулярно. В этом же ряду были произведения Аркадия Гайдара, в особенности «Чук и Гек». Этот рассказ ассоциировался у меня в детстве с Новым годом! Ну как сейчас «Ирония судьбы». На Новый год по телевизору показывали фильм «Чук и Гек». В фильме было полно романтики, много снега и обалденно красивые сосны, от которых захватывало дух. С тех пор сосна в снегу для меня любимое дерево.

«Сказка о Мальчише-Кибальчише» мне не сильно приглянулась, как и фильм, где по экрану зло ползли вражеские танки. А вот «старый фильм» «Тимур и его команда», был куда как хорош. Особенно фраза об ультиматуме и пояснение: «Бить будут». Собственно, придя в первый класс, я уже читал Марка Твена «Приключения Тома Сойера», и эта книга была прямо для меня. Конечно, я тут же стал на себя примерять облик Тома, возник и Гекельберри Финн, сын нашей учительницы Елены Александровны. А вот девочку на роль Бетти Тэтчер никак не мог подобрать.

Я же должен был в нее влюбится, но в первом классе я не знал, как это должно быть. Поэтому все девочки из нашего класса прошли кастинг на эту роль. Помню, я остановился на своей соседке по парте Наташе, которая оказалась дочерью хороших знакомых моих родителей.

А вот о первом посещении школы у меня в памяти ничего не осталось. Шел 1966 год. Это была школа номер три по улице Октябрьской. В старинном здании начала городского строительства. Вся из красного кирпича, солидная и строгая, я бы даже сказал, величественная. По центру висела и по сей день висит памятная доска о том, что школа носит имя поэта Бориса Богаткова.

Справа от школы размещалось и размещается медицинское училище. Среди мальчишек ходил слух, что если залезть на крышу коморки сторожа, то можно увидеть во дворе помещение, в котором стоят скелеты.

Как-то мы с моим другом Сашей после уроков полезли на крышу. И, когда уже умастились на коньке крыши, я решил напугать Сашу сторожем, которого мы ужасно боялись, так как тех, кого он ловил, он размещал в одном помещении со скелетами, а вот находиться рядом с ними никто не хотел. Поэтому, когда мы расслабились, я вдруг закричал: «Сторож!» И ринулся влево и вниз. Отбежав на несколько шагов, я понял, что Саша за мной не бежит, и, оглянувшись, увидел, как моего друга сторож стаскивает с крыши и, ухватив за руку, увидит вглубь двора.

С тех пор я прислушиваюсь к своему внутреннему голосу. Делаю ровно так, как он мне подсказывает. Те же случаи, когда я этого не делал, приводили к большим жизненным ошибкам, о которых я жалею. Но о них позже.

НАДО СЛУШАТЬ БОГА В СЕБЕ, ОН ПЛОХОГО НЕ ПОСОВЕТУЕТ!

Глава 7

Борщ и каша, елка и военные баталии

Научился готовить я рано, еще до школы. Свою первую кашу я сварил в 7 лет, повторив все ошибки героя рассказа Носова. Я до сих пор вполне прилично готовлю многие хитрые блюда, горю на приготовлении овсянки. Держу себя за руку, но положу пару лишних ложек крупы. И постоянно доливаю воду. Колдовство какое-то. В первом классе я прилично варил борщ, пек блины, тонкие, наведя тесто, легко жарил картошку с луком на сале, крутил мясной фарш и жарил котлеты. А вот каша – всегда с перебором или недобором. Ровно так же обстоят дела с блинчиками. Я начинаю готовить блины, тонкие на большую сковородку. Смешаю как надо, воду, муку, соль, растительное масло. Разогрею сковородку, пройдусь по ней сальцем на вилке и делаю пробник, который, как известно, всегда комом. То слишком жидкое тесто, то чрезмерно густое. Вместо того, чтобы помаленьку долить молочка или досыпать муки, я добавлю столько молока, что следом приходится добавлять муку. И так до состояния, пока раствор не начинает подбираться под край чашки. Излишне говорить о том, что потом приходится стоять час у плиты, пока весь раствор не превратится в румяные блинчики.

Мне и по сей день в удовольствие постоять у печи. И это не время от времени, это система. Когда готовлю, я медитирую. В основе своей я все готовлю интуитивно. По интуиции я солю, перчу, смешиваю, добавляю. Особенно мне понравилось варить борщ и далее, как следствие, солянку, похлебку полевую, манную кашу жидкую и царскую гречку. О картошке на шкварках я уже говорил, там же меня научили готовить гренки.

Всему этому меня учила бабушка. Собственно, не учила, учился я сам, внимательно разглядывая и запоминая, как это делает она. Там было несколько фокусов (я так считал), которые делают из овощного супа именно борщ. Во-первых, мясо надо выкладывать в воду только кипящую, шумовкой убирать мясные пенки. Свеклу поначалу надо положить в кипящую воду целиком. Лишь когда она сварится до полуготовности, ее нужно полить немного уксусом (с лимонами были проблемы), затем потереть свеклу и вернуть назад в кипящую кастрюлю. Еще одна важная тайна, секретный ингредиент. После того, как ты обжарил лук и морковь, надо взять поварешкой немного бульона и, замыв сковородку, этот смыв также вернуть в кастрюлю. Так же надо поступить с чесноком и салом. Чеснок, подавив ножом на разделочной доске, нарубить на мельчайшие кусочки, а сало до таких размеров, чтобы оно после прожарки престало быть собственно салом. Чеснок надо слегка пожарить в жирку от сала и, кончено, всю эту остро пахнущую смесь добавить в борщ. После чего его надо выключить и, предварительно закутав в полотенце, оставить выстоятся на 30–40 минут.

Поскольку готовить борщи – дело долгое, я, как это делала бабушка, готовил и готовлю его в большой кастрюле, на неделю. У бабушки холодильника не было (а у кого он в том время был?). Поэтому она спускала чугунок с борщом в подпол. В городе, когда я готовил свой первый борщ, у нас уже появился первый семейный холодильник «Урал». Первый борщ я сварил на подходе к поступлению в школу. Мне нравилось его готовить еще и потому, что я очень хотел удивить родителей и показать свою полезность. Отсюда мне нравились уроки труда, правда, меня они почти ничему не научили.

Игрушек солдатиков, танков, пушек в продаже почти не было. Многое делали сами с помощью пластилина, фольги и дюралевых трубочек. Из чудом найденных солдатиков выстраивали армии. Танки лепили из пластилина, на нижнюю часть гусениц клеили фольгу, чтобы они скользили. На лафеты пушек пристраивали трубочки. Одну часть плющили молотком, пропиливали трубочку, далее соскребали серу со спичек и набивали в ствол пушки, уплотняли пыжом из ватки и вставлял дробинку.

Мы с Валерой любили устраивать бои. Как-то под новый год отец поставил елку в углу между боковой стенкой Хельги и стеной, накрутил новую гирлянду. Навешали шаров, обсыпали клочками ваты вместо снега. На следующий день, в понедельник, родители ушли на работу, а я (первый класс), придя из школы, заправил борщ. И мы решили организовать сражение. Пушки заряжены, танки расставлены, за ними полки солдат. Я поджег спичку и приложил к щелке на стволе трубки. Заправленная сера щелкнула, и из ствола вылетела дробина, а за ней горящий пыж прямиком на елку. Никогда не думал, что елка может так гореть. Мы не просто напугались, а смертельно. Нет, не за жизнь свою. Об этом мы не думали. Мы напугались, что недавно купленная Хельга, гордость родителей, может быть испорчена. Валера кинулся в туалет и начал наливать в половое ведро воду. Елка занялась под потолок. Я голыми руками ухватил ее за ствол и кинул на середину комнаты, затем пулей влетел в кухню и, схватив ведерную кастрюлю борща, вылил на горящую елку, изрядно погасив пламя, а подоспевший с ведром брат загасил ее окончательно. Все произошло в считанные минуты. Посреди комнаты было болотце их свёклы, картошки, моркови и красной жидкости, в которой плавала обгоревшая елка. Хельга уцелела, а вот посреди комнаты на полу образовалось прожженное черное пятно. Вскоре пришли родители, и мы, замирая, рассказали им историю о том, как мы включили гирлянду. Она заискрила на елке, елка загорелась, а мы спасали Хельгу, вылив на нее кастрюлю борща. Ну, досталось тогда отцу за то, что плохо проверил новую гирлянду. А мы, конечно, молодцы. Мы спасли квартиру, а, главное, сами не пострадали. Вот так кастрюля борща спасла нашу собственность. А наша увлеченность взрывами на этом не завершилась, но об этом немного позже.

Для мужчины возможность поколдовать на кухне – огромное удовольствие. Уверен, это еще и скрытая форма ПОНРАВИТЬСЯ И БЫТЬ ПОЛЕЗНЫМ СВОЕЙ МАТЕРИ, ДЕВУШКЕ, ЖЕНЕ. КУХНЯ – ЭТО МУЖСКОЕ МЕСТО. И ЖЕНСКОЕ, ЗА НАМИ УБИРАТЬ ПОСЛЕ ГОТОВКИ.

Глава 8

«Музыка, друг мой единственный» – Юрий Наумов

Когда папа не был в командировке, а мне казалось, это было почти постоянно, мы шли с ним гулять. Шли не спеша, до театра «Красный факел» и, свернув на улицу Ленина, шествовали на площадь Ленина. Улица, летом вымытая поливальными машинами, была прозрачна. Она была увенчана подлинным шедевром: зданием оперного театра. Памятника Ленину еще не было, и театр царил над центром.

Но как-то произошло следующее. Я заболел. И, как в таких случаях бывает, после продолжительного пребывания дома с мамой, мы пошли «выписываться» в поликлинику по месту жительства на улице Советская. Отсидев в большом светлом зале и зайдя в кабинет номер пять, мы вышли на улицу. И я увидел перед собой большой здание, из которого доносилась музыка.

Мама мне сказала, что это консерватория, которую недавно открыли. Помню, я осторожно заглянул за дверь. По центру холла стоял памятник какому-то дядьке. Мне это было не интересно. Гораздо интереснее было на улице, где я мог часами слушать доносившиеся из открытых окон звуки. Я влюбился в эти звуки сразу, молниеносно и на всю жизнь. Это было гораздо мощнее, чем песни, которые я слышал на родительских вечеринках! Они было другие, а значит, и люди их исполняющие были другие. Ну как Гагарин!

Мне нравилось смотреть, как из центральной двери выходят парни и девушки. У многих на плече были странные коробки, и они с ними шли. А некоторые эти коробки, больших размеров, несли в руках. Как зачарованный, я смотрел на них. В тот момент мне так хотелось вырасти и выйти или зайти в здание с такой же коробкой в руке. На плече мне казалось девчачьим, я же был парень и должен носить более тяжелые вещи.

Мама с трудом увела меня от консерватории, домой мы возвращались прямой дорожкой через парк. Но уже в следующую нашу прогулку с отцом, дойдя до магазина «Школьник», я, вцепившись в руку отца, попросил его свернуть направо. Я пообещал ему показать что-то интересное. Пройдя вдоль главпочтамта – папа мне ранее рассказывал, что это такое – я вывел его к консерватории с другой стороны. О счастье, здесь звуков было больше, и они смешивались в чарующий фантастический музыкальный калейдоскоп. Особенно поразили ударные, на их громкий звук накладывался высокий звук скрипок и более низкий – виолончели. А поверх всей этой красоты вонзался в небо звук трубы. Для моего отца это так же было в диковинку. Убежден, родись и вырасти он в городе, он был бы гораздо ближе к академической музыке, чем был в своей реальности, и мне бы не пришлось пройти через длительный путь поиска своей музыки, блуждая в потемках.

С тех пор я с внутренним трепетом жду звука настраивающегося оркестра перед началом концерта либо сладкой какофонии из оркестровой ямы в оперном театре или театре музыкальной комедии перед началом действия. А в тот теплый июньский день я открыл для себя еще одну дорожку: перейдя от консерватории на сторону парка и пройдя по аллейке, мы вышли прямо к фонтану, а на другой стороне проспекта белело красивое здание с колоннами. «Театр юного зрителя», – объяснил мне папа. И, поставив на столбик у фонтана, сфотографировал на фоне здания театра.

Поразительно, как складывается жизнь. Я смотрю на это фото и вижу два окна на втором этаже слева, кабинет, в котором я спустя чуть более двадцати лет работал, придя в филармонию, которой передали здание дома Ленина. А в здании оперного театра, точнее, его левом крыле в общежитии, я какое-то время жил. И в концертном зале которого организовывал концерты.

А в то время я любил залезть в нишу у центрального входа театра, обнявшись с монументальной колонной. Я и сейчас, работая в этом большом культурном офисе, регулярно прохожу мимо колонн и дотрагиваюсь до них, испытывая сильнейшее притяжение.

ПОПРОБУЙ ПОСЛЕ ЭТОГО НЕ ПОВЕРИТЬ В ТО, ЧТО РЕБЕНКА ФОРМИРУЕТ МЕСТО, В КОТОРОМ ОН ПРОВОДИЛ ДЕТСТВО. С УЖАСОМ ДУМАЮ, ЧТО БЫЛО БЫ, НЕ УСЛЫШЬ Я ТОГДА ЗВУКИ, ДОНОСИВШИЕСЯ ИЗ КОНСЕРВАТОРИИ.

Глава 9

Счастье есть!

Школьная жизнь познакомила меня с летним отдыхом в пионерских лагерях. Многое из того, что было связано со школой, стерлось из памяти. А вот пионерские лагеря остались. Ярко, рельефно и эмоционально. Первый, в который мы поехали с Валерой, назывался «Лесная республика». Он, как и большинство детских лагерей в то время, был ведомственным. Одни побогаче, другие поскромнее. Но в целом был некий средний стандарт для всех. За исключением разве что «Артека», попасть туда было сложно. Надо было очень ярко отличится. Но характерно то, что отношения в детском коллективе совершенно не зависели от статуса семьи. Пусть ты был сыном директора, руководителя, но мальчиков и девочек оценивали по тому, что они из себя представляют. В пионерском лагере этот семейный статус не имел к делу никакого отношения, все были равны, так что было сложно покупаться в лучах авторитета родителей.

Отъезжающие и их родители собрались возле Дворца культуры имени Октябрьской революции (он тогда был в ведомстве облпотребсоюза). Вдоль улицы Ленина, прижавшись к тротуару, стояли кубы автобусов КАВЗ с длинной ручкой, которой водитель, не поднимаясь с кресла, мог как открыть, так и закрыть дверь. Я был с Валерой, поэтому мне не было одиноко, большинство же девчонок и мальчишек впервые встретились, поэтому некая скованность присутствовала. Родители же прекрасно друг друга знали и излишне оживленно разговаривали, испытывая некоторую неловкость от того, что отпускали любимых чад без своего присмотра.

Сразу скажу, что лагерь мне понравился. Всего меня наполнила радость и какие-то неведомые мне предвкушения. Сосны с березами окружали выкрашенные масляной краской корпуса. Мы дотащили свои чемоданчики до палат, выкрашенных голубоватой известью, в которых стояли от 14 до 20 панцирных кроватей, а также коричневые тумбочки между ними. В корпусе мне все приглянулось. Я понял, что мы будем с мальчиками весело проводить время и до глубокой ночи разговаривать. И место проведения линейки, и дорожка на берег реки, и сам пляж с растянутыми по воде канатами на пластиковых поплавках.

Представляете лес! Отсутствуют телевизоры. И ужас: нет вай-фая! Лишь один черный громоздкий телефон в комнате для пионервожатых. Практически необитаемый остров. Мы весело исследовали лагерь. Прошли взвешиванье. Борьба за набор веса детей была в приоритете и являлась лучшим показателем работы персонала. С учетом того, что мы не сидели на месте и с первого же дня создали несколько футбольных команд, мы начали проводить наш чемпионат лагеря. Валера встал вратарем, я же играл в нападении. Футбол, купанье и походы не располагали к похудению, поэтому повара, подбадриваемые вожатыми, готовили всю еду с запасом. И да, мы да в первый же вечер до позднего вечера проговорили, угомонившись лишь тогда, когда в палату, сурово супя брови, пришел вожатый и сделал нам замечание.

Проснулся я с ощущением счастья. В окно комнаты сквозь верхушки сосен светило солнце. На соседних синеньких панцирных металлических койках досматривали сны еще 14 будущих второклассников. Еще вчера утром все мы с коричневыми чемоданами в сопровождении родителей толпились у дворца культуры имени Октябрьской революции в ожидании автобусов. А затем, суетно рассевшись, прилипли к окнам, размахивая руками матерям, тихо плачущим в платочки, да и, признаться, многие из нас также не могли сдержать слез. Что там впереди, за пределами оторванной домашней пуповины? А вот уже наутро второго дня просыпаюсь с полным ощущением счастья.

И самое главное – это счастье от того, что я нахожусь вот здесь, в лагере, среди новых друзей. И новый день сулит новые ощущения, а вечером мы, после того как вожатый погасит свет, будем в полной темноте рассказывать по очереди страшные истории. И это тоже будет счастьем! А еще будет купанье в Оби, игра в футбол, костер, игра «Зарница» и родительский день.

«Вот счастье!» – думал я. Как же я был рад этому чувству. И вдруг я поймал себя на мысли о том, какое это счастье, что я родился в этом городе и в этой стране! Какой ужасной была бы моя жизнь, если бы я родился где-нибудь в Германии, Америке или совсем уже страшной Африке!

С этим сладким чувством я побежал к умывальнику, стоящему под соснами рядом с корпусом и, ударяя ладонью по дюбочке рукомойника, тер водой глаза, нос и щеки, смывая сон и намывая счастье приходящего дня. А потом бежать в столовку, где будет каша, чай, печенье и обязательно хлеб с солью и горчицей.

Вот сейчас уже стареющий, имеющий трех внучек и внука, я не могу объяснить, откуда пришло это ощущение счастья.

Телевизоров, как уже писалось выше, было мало. И мы их почти не смотрели. Там не было детских программ, даже мультфильмы были огромной редкостью. Радио мы тоже не слушали. Да оно у нас включалось только тогда, когда шел театр у микрофона или концерт классической музыки. Первые передачи слушала бабушка, мама, музыку – папа. Ровно такое же положение было и в семье моей жены. О политике дома не говорили. Было не принято, да и время идейных строителей коммунизма, а потом социализма, прошло. Исключением были игры в войну: никто не хотел играть за фашистов. Облагороженной версией игры была «Зарница», да и у той не было идеологического содержания. В школе тоже. Разве что когда меня приняли в октябрята и прикрепили звездочку с изображением курчавого Ленина. А вот оно счастье: пришло! Не внушаемое из телевизора или радио, газет и уж тем более интернета, которого, на счастье или на беду, еще и в фантастических романах не было. А счастье было! С тех пор я регулярно думаю об этом. Откуда оно приходит? Мучаю себя этим вопросом, как и другим. «Вселенная бесконечна». Как так бесконечна? Где-то же должен быть ее конец?

А КОНЦА НЕТ. ВСЕЛЕННАЯ ЗАМЫКАЕТСЯ САМА НА СЕБЯ! КАК И СЧАСТЬЕ!

Продолжение может быть и будет.