Как бы мы не претендовали на объективность, если речь идет о театре, главным всегда остается личное восприятие, собственный эмоциональный и иной опыт. Премьера оперы «Евгений Онегин» в постановке Владимира Кехмана разделила публику на тех, кто однозначно принял спектакль (и таковых большинство), и «радетелей великой классики», претендующих на звание экспертов и не видящих достоинств в этой постановке.
Хотя и тех, и других объединяет принятие сценического оформления, но во втором лагере, наряду с восхищением декорациями и костюмами, звучит гоголевское: «Вот если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…». Вот если бы все как всегда: Татьяна, изливающая душу старушке-няне, месье Трике как никудышная пародия на иностранца, Ленский, неизменно исполняющий свою знаменитую арию в крылатке, на заснеженном пеньке, а после неловко падающий, сраженный выстрелом из бутафорского пистолета, и муж Татьяны ‒ князь и генерал Гремин, ближе к финалу поющий свою изумительную арию, из которой мы хоть что-то о нем узнаем, кроме воинского звания. Хотя Пушкин в своем романе даже фамилии ему не дал.
В опере Петра Ильича меня всегда удивляло, насколько безжалостно композитор поступил с пушкинским словом. Это, конечно, следствие филологического образования и любви с «первой онегинской строфы» к пушкинскому роману. Как-то не принято говорить, что «лирические сцены» и великий роман очень далеки друг от друга. Заранее прошу прощения, если кого-то из поклонников оперы это заденет, но лично для меня гениальная музыка местами настолько контрастирует со стихотворным текстом, беспощадно «подогнанным» под музыкальную форму, и там, где нет стихов самого Пушкина, довольно слабым, что, признаться, предпочла бы слушать часть вокальных номеров на французском или итальянском. Понимаю, что пушкинская усмешка ‒ местами лирическая и грустная, местами горькая ‒ уступила место сентиментальности и мелодраматизму согласно законам оперного жанра, но мне всегда казалось, что в опере по-пушкински звучат письмо Татьяны и финальный дуэт Татьяны и Онегина, а остальное ‒ это Чайковский. В плане единства музыки и стиха только в письме Татьяны музыка подчеркивает качества, которыми и Пушкин наделил свою Татьяну: романтический склад, юношескую мечтательность и отчаянную смелость, набор сентиментальных клише из романов ‒ все, свойственное много читающей девушке почти подросткового возраста. А вот текст арии Ленского, изначально написанный Пушкиным в пародийном ключе, переплавляется в предсмертную исповедь, полную тоски и душевных страданий, исключительно благодаря изумительной музыке, делающей здесь каждое слово душевным откровением. И меня всегда удивляет, что эксперименты с оперой Чайковского ценители не допускают, а с романом Пушкина, почему-то, запросто. И Онегина в трусах в известном спектакле, и Татьяну в постельной сцене… Я абсолютно не против ‒ художник имеет право на собственное видение, даже если я с ним не согласна, и, думаю, что, если режиссер и дирижер, не ставя себя выше композитора, взявшись за великое произведение, выстраивают музыкальное и сценическое действие сообразно собственной логике, никакого святотатства в этом нет. Главное ‒ не подминать композиторский замысел в угоду своей концепции, не делать самоцелью провокацию и избегать пошлости и безвкусицы. То есть всего-навсего оставаться в рамках классической традиции, как делает это в своем «Онегине» Владимир Кехман. Правда, сам режиссер откровенно признался, что в спектакле процитировал нескольких своих предшественников и позаимствовал у них некоторые удачные решения. Эти оммажи весьма органично вписались в авторскую концепцию режиссера, а для знатоков разных исторических версий «Евгения Онегина» узнавание таких визуальных отсылок должно стать интересной задачей в рамках спектакля.
А что касается музыки, с этим в новом «Онегине» все обстоит прекрасно. Дирижер Михаил Татарников не раз говорил, что Чайковский ‒ его любимый композитор, а оперу «Евгений Онегин» он дирижировал великое множество раз и не раз ставил. Зная этот материал как «Отче наш», дирижер не мог бы позволить себе никакого другого отношения, кроме любовного и почтительного. Как сам маэстро признался в интервью: «Я настолько владею этим нотным материалом, он так мне близок, что, думаю, я вправе уже немножко пожонглировать внутри, не навредив при этом замыслу композитора». Такой «врачебный» подход к музыке ‒ «не навреди» ‒ очень чувствовался в премьерных исполнениях. Практически идеально сбалансированное звучание ‒ местами нежное, местами мощное драйвовое и драматичное, свободное дыхание и филигранная работа с солистами, когда в нужный момент оркестр помогал певцам, а местами они буквально дышали вместе, и возникала подлинная синергия. Что касается музыкальной редакции, о которой так много говорят, то все, что хотелось услышать, прозвучало цельно и чувственно, а оставшийся у меня после спектакля эффект легкого слушательского голода возник не потому, что чего-то не хватило, а скорее потому, что хотелось еще этого оркестра и этих голосов. Спектакль получился динамичным, полнокровным, заряженным молодой энергией, поскольку работа музыкальным руководителем проделана весьма серьезная.
Конечно, хочется говорить и об актерском ансамбле, преимущественно очень молодом и, на мой взгляд, многообещающем. Сергей Петрович Лейферкус, неожиданно выступивший в «не своей» партии Гремина, стал в этой молодежной сборной своего рода «играющим тренером» ‒ ориентиром вокальной культуры, задавшим высокий уровень исполнения. Достоинство, аристократизм, уважение к музыке и слову проявлялось в каждом его появлении на сцене (а Гремин в новом «Онегине» проходит через всю историю и в буквальном, и в переносном смысле). Конечно, нельзя не отметить работу Кристины Калининой в партии Татьяны: ее уверенное и яркое исполнение, благородный, мягкий тембр. Образ юной мечтательницы, а затем ‒ величавой и внешне невозмутимой княгини цельно, точно и изящно воплощен Кристиной, и спета партия практически безупречно.
Столь же удачной стала работа меццо-сопрано Алены Михаевич в партии Ольги. По воле режиссера сестра Татьяны сама обладает актерским талантом и разыгрывает для нее мини-спектакль, изображая старушку-няню и исполняя ее партию. Благодаря такому решению в спектакле появился занятный милый эпизод из жизни сестер-подружек, раскрывающий зрителю их близость и взаимное доверие. Актерский талант, роскошная фактура и красивый баритон ‒ это можно сказать об обоих исполнителях партии Онегина ‒ Семене Антакове (Михайловский театр) и Артеме Акимове (НОВАТ). Оба артиста в целом оставили благоприятное впечатление, и, надеюсь, после волнений премьеры, в последующих спектаклях мы услышим не только точный вокал, но и выразительную дикцию, которой чуть не хватило обоим Онегиным. Истинно по-русски проникновенно прозвучали тенора Сергей Кузьмин (Михайловский театр) и Константин Захаров (НОВАТ) в партии Ленского, особенно в знаменитой арии. Мне трудно отдать кому-то предпочтение: каждый тембр звучал светло, ярко и был исполнен чувства, каждый из исполнителей нашел собственные актерские краски и полно проявил свою индивидуальность. Ленский Сергея Кузьмина был почти маниакально одержим Ольгой, безумие его персонажа разрасталось буквально на глазах. В Ленском Константина Захарова больше было от влюбленного подростка, ‒ эгоистичного и бескомпромиссного в своих чувствах и потому в отчаянии фиглярствующего на балу у Лариных.
Решение представить весь сюжет подан как воспоминания, и отчасти домыслы страстно влюбленного в свою жену «бойца с седою головой» Гремина определили импрессионистическую атмосферу спектакля ‒ ускользающую, зыбкую. Мерцающие, подвижные занавесы, мастерски обыгранные светом, изящные, лаконичные архитектурные формы, черно-белая видеопроекция в эстетике немого кино ‒ все это создает по-хорошему старомодный, ностальгический и романтический визуальный образ спектакля, а бархатный голос Сергея Лейферкуса, звучащий в своего рода эпиграфах к каждой картине, усиливает этот эффект.
Словом, спектакль интересно слушать и столь же интересно смотреть. Он получился по-настоящему современным, одухотворенным, со своей неповторимой лирически-ностальгической интонацией.
Оперное искусство требует от слушателя внутренней работы и готовности к тому, что работа эта не будет простой. Как же ценно, когда молодой человек впервые приходит на оперный спектакль, и покидает театр после его окончания переполненный эмоциями, с желанием обсудить или даже поспорить. И не стоит лукавить, утверждая, что настоящее классическое искусство в его первозданном виде в любом случае будет интересно молодому зрителю, независимо от возраста и зрительского опыта. Мы знаем, что это не так. Говорить с современным молодым человеком нужно на его языке, чтобы не получилось, что четыре ‒ пять часов в полуторатысячном Большом зале НОВАТа, обмениваясь многозначительными взглядами и подбадривая исполнителей жидкими аплодисментами, сидел десяток-другой «истинных ценителей оперного искусства». Меня, к примеру, очень порадовало, что на премьере оперы «Евгений Онегин» в НОВАТе было очень много молодых людей, которые в лучшем случае читали только роман Пушкина (может быть даже в кратком изложении) или смотрели недавнюю экранизацию. То, что они пришли в театр, да еще и на оперу, само по себе показательно, а если им было интересно, то спектакль однозначно удался. Но вышесказанное совсем не означает, что нужно понижать планку и подкупать молодого зрителя дешевыми беспроигрышными приемами и провокациями. Этим, к несчастью, грешат многие современные постановщики, но, к счастью, избежали создатели «Онегина».
Фото Виктора Дмитриева
