Ко Дню женщин в науке интервью с доктором культурологии, главным научным сотрудником НГУАДИ имени А.Д. Крячкова, профессором Галиной Паршуковой.
— Международный день женщин в науке – праздник, который празднуется во всем мире 11 февраля, учрежден в 2015 году на секции в ООН. Праздника мужчин в науке не существует. Есть День российской науки, есть День всемирной науки. Почему женщин в науке поздравляют отдельно?
— Мне кажется, что такое внимание к женщинам активизировалось в последние лет тридцать, а началось раньше — с конца двадцатого века, когда в воздухе витали феминистские тренды. В то время произошёл выход феминистических научных теорий в зону реальной политики. Поэтому это заигрывание, так скажем, с женской тематикой, с гендерными исследованиями, с гендерным разделением любых сфер деятельности, стало таким популистским лозунгом, который приобретает в современной политике все большую роль. Ничего особо значимого для культуры и самой науки я лично в этом не вижу. Хотя внимание к гендерной тематике с позиции того, что я женщина, мне тоже понятно, но с другой стороны, с точки зрения науки – в этом нет никакого смысла. Это как дискуссия о том, как называть — поэт или поэтесса, секретарь или секретарша. Цветаева – поэт или поэтесса? Но, с другой стороны, это хороший повод вспомнить, например, о Марии Склодовской-Кюри, о Софье Ковалевской, о современных женщинах в различных науках.
– Мы примерно можем себе представить, через что прошла Мария Кюри, чтобы стать первой женщиной, удостоенной Нобелевской премии. Как женщине было в мужском научном мире? Тогда он, наверное, был более жестким, чем сейчас.
– Мне кажется, он был более жёстко структурирован. А более агрессивен он сейчас. Потому что агрессия – это реакция на то, когда ты ничего не можешь сделать. А в то время мужчины были спокойные, потому что они точно знали, что она не добьётся успеха, поскольку не является их конкуренткой на этом поле деятельности. Она – в кавычках. А сейчас мужчины смотрят на даму в науке иначе, нервничают. В этой конкурентной борьбе они применяют и неэтичные методы. Бывает и такое.
– Сейчас женщине сложнее пробиться, чем тогда?
– Мне не очень нравится слово “пробиться”. Потому что если тебе нравится этим заниматься, то ты это делаешь и никуда не пробиваешься. В науку нужно идти тогда, когда тебе это интересно. Склодовская-Кюри и потом ее дочь, мне так кажется, не думали, что они куда-то пробиваются. Она просто делала свое дело, ей было интересно. Она, кстати, была здравая женщина. Есть такой научный анекдот по поводу того, как Мария, занимаясь со своими дочерьми химией, задала вопрос о том, как увеличить скорость повышения температуры в сосуде до состояния кипения. Девочки начали придумывать химические методы. А Кюри сказала: «Вообще, надо закрыть крышку сначала». Я про то, что не надо бороться за урожай, за сохранение традиций, надо просто хранить эти традиции. Результаты придут, если честно, умно, методологически грамотно делать научные исследования. Надо просто жить весело и интересно, а не быть на передовой. И в это «весело и интересно» попадает занятие наукой. Надо жить так, чтобы не скучно было самому себе.
– Галина Борисовна, а как вы пришли в науку?
– В своё время я получила высшее библиотечное образование. Кстати, библиотечное образование и вообще библиотечная профессия – это профессия универсала, в силу того, что библиотекарь должен ориентироваться в библиотечном фонде, в котором собрано все, начиная от филологии вплоть до ядерной физики, от А до Я. Узкий же специалист имеет глубокие познания, но в какой-либо одной области. А библиотекари те люди, кто знают понемногу, но обо всем. Это такая профессия — энциклопедист эпохи Просвещения.
Поработав немного, я поняла, что мне стало немного скучно. Это все-таки прикладная профессия, имеющая большой набор рутинных операций. Так получилось, что в то время мой руководитель делала набор в аспирантуру при ГПНТБ СО РАН. Я поступила, у меня получилось ее окончить, потом защититься. Тема и кандидатской, и докторской диссертаций была связана с информационными компетенциями, информационной грамотностью.
— Почему именно эта тема заинтересовала?
— Потому что тогда впервые в библиотеках появились компьютеры. Я очень сильно удивлялась, почему студенты тех лет не умели на них работать. В результате это перешло в тему моих исследований, которая стала сквозной.
— Когда вы пришли работать в наш университет?
— Я познакомилась с Натальей Викторовной Багровой, ректором НГУАДИ имени А.Д. Крячкова, в 2005 году. На тот момент она развивала магистратуру и аспирантуру в НГУАДИ – тогда ещё НГАХА. Ей нужен был преподаватель, который мог бы научить студентов работать в разных базах данных, оформлять правильно научные работы на компьютере. Я работала в ГПНТБ научным сотрудником, там с ней и познакомились. С тех пор я преподавала, в том числе проводила научные исследования по информационной грамотности. Это актуально и интересно, и сейчас, просто на данный момент всё вышло на новый уровень и следующий этап развития.
– Но вы на этом не остановились, ведь у вас есть и социологическое образование?
– При исследовании информационной грамотности, информационных компетенций стало понятно, что они носят социологический характер. Поэтому я прошла профессиональную переподготовку в университете экономики и управления (НГУЭУ) по социологии управления. Это мне очень помогло потом в преподавательской деятельности. Особенно, в тех дисциплинах, где есть культурологические и социологические аспекты. Плюс ко всему, я к тому времени уже, тоже неожиданно для себя, ушла в преподавание коммуникационных дисциплин, заведовала кафедрой в НГТУ. Защитила докторскую культурологическую диссертацию по информационным компетенциям как феноменам развития современной культуры. При этом я не уходила из НГУАДИ, оставаясь преподавателем все время.
Работа в НГУАДИ вызывала и вызывает отдельный интерес, поскольку студенты нашего творческого вуза принципиально отличаются от всех остальных. Особенно, когда приходят аспиранты в области искусствоведения. Ты начинаешь им говорить о формальных вещах, связанных с научными коммуникациями, с документальными потоками, с наукометрическими показателями, а у них другой взгляд на мир. Они, скорее, обращают внимание на композицию, колористику. У студента технических специальностей картина мира более рациональная, расчетная. У творческих — другой угол зрения. И это всегда интересно. Приходится использовать их «оптику». Правда у меня это не всегда получается. Но когда я пытаюсь встать на их точки зрения, мне самой становится нескучно жить.
– Творчество в науке, наука в творчестве. Как вообще заниматься наукой, если у нас специальности творческие?
– Деятельность любого человека, любого профессионала все-таки не только творческая, даже если мы говорим о таких профессиях, как художник, архитектор, градостроитель, дизайнер. Мы же понимаем, что часть этой профессии связана с формированием определенной профессиональной картины, с анализом данных. Это и есть наука. Художник не может быть научным сотрудником, но может быть искусствоведом. А искусство – это тоже набор определенных данных, которые могут быть классифицированы, ранжированы. Поэтому описание объектов нашего мира может быть научным, художественным, а может быть совмещенным. В конце концов есть люди, у которых эта картина мира была совмещена.
Леонардо да Винчи кто? Инженер или художник? Мы сейчас стремимся к этому цельному восприятию мира, потому что, видимо, дошли до какой-то очень узкой точки. Дифференцированная картина мира, разбитая атомарно на какие-то куски, не дает ответа на жизненно важные вопросы. Потому что человек на самом деле не действует в разных мирах, он целен. Поэтому его деятельность не творческая, не художественная, не научная, не рутинная — она вся вместе. В какой-то момент ему хочется посмотреть на мир глазами простого человека, обывателя, а в какой-то момент – художника. Многие из нас, сидя осенью в парке, глядя на красивые красные и желтые деревья, на небо, облака, смотрит на этот мир, как художник. А в какой-то момент он смотрит на мир глазами аналитика, ученого. Всему есть место, в том числе и в одном человеке. Чем шире картина мира внутри человека, тем богаче и цельнее его личность. Наверное, для того, чтобы родилась Периодическая система у Менделеева, нужно было, чтобы руки умели делать чемоданы. Дедуктивный метод Шерлока Холмска срабатывал после того, как он играл на скрипке.
— Эйнштейн тоже играл на скрипке.
— Именно, играл он ужасно, а ему помогало сосредоточиться!
– Какое из научных открытий последних лет вас ошеломило больше всего?
– В инженерных науках я мало, что понимаю. Но ошеломило меня практическое применение компьютерных наук, математики прежде всего. Возможности генерирования смысла с помощью искусственного интеллекта меня просто поражают. Как бы так запрограммировать человека, чтобы он также мог учиться, как нейросеть?
— Все ли должны заниматься наукой?
— Раньше два-три процента людей занимались наукой, сейчас ничего не изменилось. На чем основано мое такое убеждение? Диффузная теория Роджерса и Басса. Три процента населения вообще способны сгенерировать какие-то новые идеи. Все остальные либо понимают, что это новые идеи, либо идут вслед за большинством. Около тридцати процентов, которые способны оценить то, что сгенерировали эти три процента, процентов 10–15 – ортодоксы, которые никогда нового не поймут и им это не надо. Эта теория обосновывает маркетинговые стратегии, связанные с новыми продуктами, с новыми услугами. Но мне кажется, имеет смысл и для понимания процента людей способных к научным исследованиям.
Современная наука — это командное дело, и для успеха науки в целом нужно, чтобы эта команда была хорошей. В ней есть место всем: должны быть и генераторы и идей, и «доводчики», те, кто доведут до ума. Должны быть и эксперты, которые оценят, должны быть и те, кто просто будет работать. Еще и лидер должен быть, который скажет: «Пойдемте! Давайте работать!» Если в команде есть все эти составляющие – то она будет успешной.
