Николай Цискаридзе
Не верю ни одной секунде. Если бы я не участвовал в этом ужасе, который был вокруг меня два года, где меня обвиняли вот так же в мировых газетах во всем. Причем не было ни одной газеты, где бы не склоняли мое имя…
– Николай, ты много раз говорил о том, что политика тебя не интересует. Что ты понимаешь под политикой в данном случае? Что для тебя этот термин означает?
– Ты знаешь, просто когда я был юношей, начался развал Советского Союза. И я как грузинский мальчик достаточно сложно переживал войну в Абхазии, потому что там много родного. Регион, где я постоянно отдыхал с мамой в Пицунде. Я там вырос в Доме кинематографистов. Там было много друзей у мамы, и я знал этих людей, и в их семьях были трагедии. Было много людей, которые оттуда бежали. И в общем, с того момента я ничего не хочу знать.
– Разве это не тот самый случай, когда наоборот надо знать. Взять хотя бы ситуацию 2008 года между Россией и Грузией.
– Не хочу знать. Я не являюсь гражданином Грузии. Я безумно люблю эту страну. Я гражданин России. Что я могу сделать?
– Как ты, будучи чиновником, можешь говорить, что неинтересна политика? А самое главное – даже не чиновником, а гражданином, все-таки XXI век, политика и вообще мир информации, мир, меняющийся так быстро. Он затрагивает со всех сторон.
– Я верю только одному. Летят на меня бомбы сейчас сверху или не летят. Есть очень хорошая фраза, что политика – это битва троянских коней. Вот недавний пример давай возьмем: в той же Белоруссии или в том же Хабаровске. Слушаешь один телеканал – одно, слушаешь второй – второе.
– Это уже вопрос пропаганды.
– Подожди. Дальше, когда я читаю те же телеграм-каналы, где сегодня я объявлен террористом. Завтра могут там вообще написать, что я ем детей на завтрак, обед и ужин. И многие этому, наверное, поверят. Понимаешь, я не обладаю тем объемом информации, который позволит мне об этом судить.
Мало того, я тебе скажу такую вещь: есть люди, большое количество, которых я знаю хорошо. Больше двух с половиной десятилетий я бываю у них в гостях. И я точно знаю, что, допустим, они живут в этом доме или в этой квартире, что им принадлежит вот это. А вижу расследование и заведомо понимаю, что показывают вранье, потому что я просто непосредственно знаю, что это не так. Вот зачем мне в это все верить? Зачем мне в это все вмешиваться?..
– Ну, хорошо. Отравление Навального – это политика?
– Да. Я никогда не поверю в это.
– Ты видел расследование, которое вышло?
– Не верю ни одной секунде. Если бы я не участвовал в этом ужасе, который был вокруг меня два года, где меня обвиняли вот так же в мировых газетах во всем. Причем не было ни одной газеты, где бы не склоняли мое имя. Может быть, у меня было бы к этому другое отношение. Я просто не то что не был участником, я не был в этом районе в течение полугода даже. Понимаешь? Пример тебе приведу, с Навальным, так как это происходило и в Германии, чтобы ты понял. «Шпигель» – это достойное издание?
– На мой взгляд, да.
– На твой взгляд да. Значит, меня долго уговаривали на интервью «Шпигелю». Безумно долго. Я отказывался. Ко мне заходили с разных сторон. В конце концов очень близкие мои друзья, которые обременены очень неплохими должностями, так скажем, в Министерстве иностранных дел, меня попросили с ними встретиться. Я пришел на интервью. Ты знаешь, я человек пунктуальный, я пришел в час, когда назначено. Мне назначили встречу напротив МИДа, потому что человек, который переводил и который устраивал интервью, он назначил ближе к себе. Это ресторан White Rabbit. Это, оказывается, очень дорогой ресторан.
– Очень вкусный.
– И я никогда в нем не был. Я в нем был первый раз. Я пришел на интервью, там уже сидела эта дама из «Шпигеля». Я дал очень честное интервью. И когда вышел этот материал – кроме вранья, не было ничего.
Значит, там было написано, в какой шубе я пришел. А это была зима, на минуточку. Что я выбрал самый дорогой ресторан, что я регулярно там ем. Я никогда не был в этом ресторане. Я второй раз был в этом ресторане на юбилее моей подруги, тренера Нины Мозер. Там была еще куча фактов, которые не имели ко мне отношения. Я об этом не говорил! И эта баба, которая со мной разговаривала (а у меня другого выражения нет), она дала за эти, я не знаю, я с ней просидел час или полтора, такие суждения…
Дальше. Был такой парень. Я просто хочу, чтобы это прозвучало. Он англичанин, по-моему. Он снимал фильм про вот это все дело, якобы с атакой. Назывался этот фильм, по-моему, Большой балет… Что-то вот такое. И опять-таки через очень крупных политиков на меня выходили. Меня уговаривали дать интервью. Я подписал изначально договор, что без моего ведома ни одна фраза не будет внесена в этот фильм. Я специально подписал такой договор.
После того как я дал очень большое интервью. Это было на территории академии. Мне присылают текст, который я, значит, там говорил. И я в этом интервью привел такую фразу, которая принадлежит Екатерине II… что «ни одна пушка в Европе не смеет стрельнуть без моего дозволения». Но я перед этим что-то рассказывал. Потом эту фразу произнес, как бы там было что-то про Путина. Почему Большой театр очень главный, почему Путин важный политик. Я это произнес в контексте.
И из всего предложения вырезана эта фраза и мне ее присылают. Одну из тех, которые будут там. Я говорю, я хочу видеть контекст, куда это вставлено. Мне говорят: нет. Я говорю: тогда я вам запрещаю использовать все мои реплики. Они долго со мной бодались. Они поняли, что все подписано очень грамотно. Я уже к тому моменту был дипломированным юристом. В итоге я не разрешил. Они вырезали мои по 40 секунд фразы из каких-то интервью, у других каналов купили, что-то там повставляли. Но ничего порочащего не смогли вставить.
Фильм провалился, так скажем. Он не имел никакого резонанса, ничего. Но во всех вот этих превью, когда человек дает интервью и пиарит свой фильм, этот парень везде меня поливал и говорил, что самый скандальный, самый омерзительный человек с чудовищным характером – это Николай Цискаридзе. Только потому, что я поступил сообразно этике. При этом он меня поливал в Англии, в Америке, во Франции, везде, где этот фильм выходил в прокат.
Скажи, пожалуйста, почему я, побывав в шкуре человека, которого ни за что обливали, обливали, обливали, должен верить в то, что делают те же СМИ…
«У меня к нему большое уважение»
Я к этому моменту с ним неоднократно имел дело по работе, потому что я уже был чиновником и мне приходилось обсуждать много вещей по работе…
– Николай, а Мединский справился или не справился c должностью министра культуры?
– Ну, во многом да, потому что то количество национальных ценностей, которое вернулось и не досталось, так скажем, частным лицам, а осталось в управлении государства, было восстановлено, не было разворовано. При Мединском это колоссальный процент.
– Давай поговорим о Владимире Владимировиче…
– На меня Путин произвел впечатление первый раз, когда он еще был премьер-министром в 90-е годы. Но я его видел до этого здесь, в Питере.
– Первый пост премьер-министра…
– Просто он меня поразил, когда он протянул руку, он единственный вообще из наших политиков жмет руку по-настоящему.
– Ты говорил, что он показывает тебе ладонь…
– Он, во-первых, показывает ладонь, потом он жмет руку. У него нет такого, что он тебе дал ручку.
– Говорят, у него невероятная харизма в личном общении, что он прям настолько обаятелен, что…
– Если он хочет, он очень обаятельный человек.
– А с тобой он был обаятельным?
– Ну вот когда мне приходилось общаться тет-а-тет – да, очень.
– Именно эта обаятельность тебя, так скажем, расположила к нему, завербовала. Почему ты решил стать его представителем на выборах…
– Я к этому моменту с ним неоднократно имел дело по работе, потому что я уже был чиновником и мне приходилось обсуждать много вещей по работе. И у меня к нему большое уважение как к человеку очень знающему. У него есть свое мнение. Он с удовольствием им делится, если у него есть время. Потом, к моему большому счастью, я ему имел возможность возражать, что очень мало кто рискует делать.
– Люди вокруг были удивлены, это я хорошо знаю.
– Это было на Совете. Но я ему еще и возражал, когда мы общались тет-а-тет, и не раз. Не то что возражал, просто я высказывал очень активно свою точку зрения и был услышан, что меня больше всего поражало.
– Вопросы есть к нему у тебя?
– Очень много.
– Что ты считаешь неправильным с точки зрения того, что лично он делает?
– Мне кажется, что любой человек… даже вот смотри, я в Академии. Можно так сказать – это маленькое государство. Я нахожусь вверху этой пирамиды власти. Даже я очень часто не знаю, что происходит внизу. А когда у тебя такая огромная страна. Это самая большая страна. Нам с тобой отсюда, из Питера, лететь 3 часа в Лондон. 3 часа в Париж. А до Новосибирска лететь 6 часов. До Владивостока 10, даже больше. Ты понимаешь размер этой страны? Не просто все знать, мне просто кажется, что это не просто сложно, это очень сложно, а во-вторых, подобрать людей на места я в своем ведении не всегда могу.
– …Ставишь своих назначенцев?
– Ну, я много кого меняю, и многих увольняю, если что… А ему в миллиарды раз сложнее.
– На ключевых позициях стоят твои люди?
– Стоят люди, которые приносят пользу этому делу. Я, например, очень часто не понимаю, почему Владимир Владимирович так долго терпит некоторых людей, которые откровенно вредят имиджу государства, вредят конкретно в деле.
– Это хороший вопрос, потому что вот эта странная позиция – мы своих не бросаем – с одной стороны, она понятна. С другой стороны…
– Дело не в своих. Дело в том, что когда человек наносит вред отрасли, еще раз тебе объясняю, мне безразлично, кто ко мне как относится. Ведь, когда меня сюда отправили, мне тот же Владимир Владимирович сказал: у тебя есть шанс проявить себя, у тебя карт-бланш. Они мне дали карт-бланш для того, чтобы посмотреть, как я себя поведу.
Я вошел в коллектив, где в принципе 95% были против меня в отрытую. Я мог уволить любого. Срочный трудовой договор, я бы на раз уволил и на самом деле мог заменить очень многих моментально просто. Но я не тронул ни одного человека. Я расставался только с теми, кто либо по возрасту подходил уже к тому, что он не имеет права занимать эту должность, либо потому что он просто откровенно вредит делу. До сих пор, я могу показать тебе людей, которые ко мне относятся откровенно нехорошо.
– Ты очень точно заметил про «вредит делу откровенно». У нас же в структуре власти достаточно много людей, которые откровенно вредят делу. Они не сменяются.
– Вот это я не могу объяснить и сказать, что у меня есть такой вопрос. Но, наверное, на него у Владимира Владимировича тоже есть ответ. На те вопросы, которые у меня были и я ему задавал, он всегда отвечал безумно интересно. Причем что неожиданно. Я с этой позиции никогда не думал об этом.
Есть очень хорошая пословица, индейская, что для того, чтобы судить о человеке, надо две луны проходить в его мокасинах. Не дай бог, наверное, никому проходить две луны в шкуре президента. Просто это такая ответственность падает на плечи! Если я отвечаю за все только в одной школе и у меня горят иногда извилины от того, что сколько приходится учитывать… А здесь-то…
