Театр Лемешева – это театр социальной маски, маски уникальной, в своем роде единственной. Сначала девичий культ Лемешева, а после время, безжалостно прошедшие годы, притупили наше внимание к пению Лемешева. Легенда Лемешева, пожалуй, осталась, но его искусство подзабыто.
А между тем Лемешев – это первый оперный певец советского Голливуда. Подобно Марио Ланца, Лемешев проснулся популярным на следующий день после выхода на экраны фильма “Музыкальная история” в 1940 году. Солист Большого театра с 1931 года, занимавшийся в студии у Станиславского, видевший себя преемником Собинова, спевший в 1939 году все романсы Чайковского, Лемешев стал кумиром в образе утонченного таксиста Пети Говоркова. И это странное амплуа аристократа в образе плебея так подошло Лемешеву, что он не расставался с ним всю жизнь.
В записях к фильму особенно сильно проявилось несоответствие между лемешевской окраской звука, изнеженной, сладостной, томной, и будничной непосредственностью интонаций певца. Таким тоном следовало повелевать и отдавать приказания, а он распевал удалые русские песни. Но и они удавались ему, просветляясь, приближаясь к городским романсам, из которых изгонялась темная, разгульная народная стихия. Самое странное то, что в пении Лемешева не было манерности и наигранности.
Лемешев был именно тем, за кого себя выдавал, – простым парнем из деревни, выделившимся в самодеятельности во время армейской службы и получившим направление на учебу в Московскую консерваторию. Идеальная советская биография, почти правдиво отраженная в музыкальной картине, и была биографией Лемешева с той только разницей, что он учился не на таксиста, а на сапожника.
И все же Лемешев сыграл здесь не только себя, но нового человека нового мира, в котором система признавала свой продукт, а поклонницы – свои смутные надежды. Уникальный случай – Лемешеву удалось оправдать ожидания и власти, и публики, не идя на компромиссы и избегнув внутренней лжи.
В наши дни лишь романсы Чайковского в исполнении Лемешева не потеряли своей эстетической актуальности. В оперных записях изысканность его артикуляции создает ощущение антикварности, но, разобравшись, понимаешь, что этот антиквариат бесценен.
Для всех Лемешев был воплощением мифа русской оперной школы, которая выше любых вокальных совершенств ставит задушевность, искренность и актерскую правду. И мало кто понимал, что призванием Лемешева в первую очередь был не русский, а французский репертуар. В самых совершенных оперных записях он так и остался галантным французом, поющим на русском языке.
Рафинированность лемешевского звука, ювелирная отделка каждой гласной, пристрастное внимание к смысловым нюансам внутри любой фразы и пренебрежение высокими нотами делало лучшими в репертуаре Лемешева именно французские партии: Вертера, Джеральда, Ромео, Фауста. Странно при этом, что Лемешева считали героем-любовником. Им он вовсе не был, ибо в его пении чувственное, эротическое начало не господствовало. Все там было проникнуто обаянием чистой лирической поэзии, стихов прозрачных и романтических, какие мог бы написать Ленский.
Жизнь Ленскому, любимейшей своей оперной партии, Лемешев продлил не только на 501 вечер, последний раз выйдя в Ленском семидесятилетним, но и на 100 романсов Чайковского. Лирический герой этих романсов в исполнении Лемешева – это тот же Ленский, исполняющий никогда не написанные и не спетые им стихи. Слабая, восторженная, утонченная душа предстает нам.
Это оживший XIX век, почти салонное музицирование, но чем более камерно звучит голос Лемешева, тем глубже раскрывается внутренний смысл произведения, тем больше в нем необъяснимой грусти, “небесной печали”. Во всех камерных сочинениях, да и в оперных партиях, спетых Лемешевым, включая даже позднего комедийного Фра-Дьяволо, звучит негромко нота ностальгии по утраченной непосредственности восприятия, по горячности чувств, по романтическому ощущению мира.
Лемешеву, как мало кому, удавалось своим пением передать эмоциональный настрой самой первой, самой чистой молодости, когда душа еще не стесняется быть высокопарной. Удивительно, как верно удалось ему выдержать эту линию юности, ни разу за всю свою карьеру не сбившись на фальшь. Даже Царь Берендей из “Снегурочки” в исполнении Лемешева – всего лишь постаревший Лель, седовласый отрок.
Лемешева сегодня слушать не принято. Его голос отошел в прошлое вместе с его эпохой, его легендой. Слишком многое, произошедшее в Большом театре и в оперном мире, заслонило от нас такое пение. Но, возможно, сделав поправку на цинизм нашего времени, мы поймем, что его искусство обращено именно к нам.
