А было так. Проходила сдача дивертисмента, который исполнялся вторым актом в одной программе с балетом «Кармен-сюита». Признаюсь, люблю такие спектакли. Они демонстрируют прекрасные наработки балетмейстеров в небольших номерах или выдающиеся фрагменты из академических спектаклей, когда нет нужды смотреть полноформатный, подчас очень длинный спектакль, но можешь увидеть лучшее из него. В программе дивертисмента был «Танец басков» из балета «Пламя Парижа» в хореографии В. Вайнонена ‒ яркий, динамичный характерный номер, всегда прекрасно принимаемый зрителями. Его, как правило, исполняют солистки, отлично владеющие техникой народного танца. Номер начался, и первое, что бросилось в глаза, ‒ ярко накрашенные губы одной из солисток, в которой я никого не признал. Но уже в следующее мгновение я перестал это замечать, а погрузился в безудержную яростную динамику танца, причем вела именно эта артистка с ярко накрашенными губами. «Гром-баба», ‒проговорил я про себя, заметив улыбку Леонида Сарафанова, смотревшего на мою реакцию. Угловатая пластика ‒ резкая, совершенно не академическая, вместе с актерским темпераментом артистки как бы заявляли: смотрите, мы вас снесем, ни перед чем не остановимся.
По окончании я поспешил за кулисы. Екатерина Забровская ‒ а это была именно она ‒ стояла со своим педагогом и слушала замечания. Дождавшись, когда они закончат общение, подошел, познакомился, поздравил с успешным дебютом, посоветовал не красить столь ярко губы, ее энергетики и без того было более чем.
Конечно, ее дебют не остался незамеченным. В то время в труппе ярко заявили о себе солистки Елизавета Аношина, Мария Машкина. Как и Екатерина, они были ученицами заслуженной артистки России Татьяны Капустиной. Конечно, в руководстве труппы заговорили о возможности подготовки Екатериной первой ведущей партии. Все специалисты считали, что Катю надо пробовать в партии Эсмеральды в балете «Собор Парижской Богоматери». Так и случилось. Вскоре мы дружно болели за премьеру Екатерины Забровской, как это всегда бывает в дебютных выходах молодежи. Вот тут я впервые увидел ее индивидуальную особенность: Катя в жизни и Катя на сцене ‒ два разных человека. В жизни ‒ красивая, немного замкнутая девушка, на сцене она целиком превращается в свою героиню. Такое впечатление, что по выходу на сцену в нее вселяется душа ее героини ‒ то неистовая, то кокетливая, то романтическая. Про таких говорят: у нее глубокое внутреннее содержание. У Кати я видел то, чего практически не видел раньше у других артисток балета: то, как она переносит окончание спектакля. В тот вечер на «Соборе» зал просто взорвался аплодисментами. Она раз за разом выходила на авансцену за занавес. Это волнительно для любого самого именитого артиста. И когда, наконец, зал унялся, и она в последний раз вернулась из-за занавеса, мне показалось, что она прошла через портал из другого мира. Она какое-то время не понимала, где она находится. Ее трясло, она ошарашенная брела по сцене к артистам, шаг за шагом приходя в себя. Меня это поразило не меньше, чем ее танец.
Самое главное, Катя поступательно, неторопливо начала осваивать упущенный ею ранее репертуар, постепенно переходя от характерных партий к классическим. Мы увидели ее в роли Жизели, Золушки, она вошла в «Спартак», «Баядерку», «Корсар», а вскоре Катя исполнит партию Джульетты в балете С. Прокофьева «Ромео и Джульетта» в хореографии О. Виноградова.
Сегодня у артистки множество поклонников, она становится узнаваемым лицом на балетной сцене, на нее идут и, конечно, не может не радовать тот факт, что на нашей балетной сцене, наряду с известными балеринами, появилась талантливая молодежь, а это значит, что балетная труппа живет, омолаживается и продолжает радовать нашу публику.
Мы встретились с Катей и поговорили. Хотя разговорить ее ‒ дело не простое, разговор у нас получился. Надеюсь, он понравится и вам.
Полтора сезона прошло с момента, как вы станцевали в дивертисменте «Танец басков». Мне кажется, в тот момент в вашей балетной карьере закончился один этап и начался следующий, о котором мечтает каждый артист балета. Вы, поначалу даже не предполагая, показали серьезный задел стать ведущей балериной. Сколько вы с тех пор исполнили сольных партий?
Много. В «Танце басков» я не была ведущей, была “одной из”. Но вы верно сказали: меня заметили, и я стала готовить партию Эсмеральды в балете «Собор Парижской Богоматери», потом была «Золушка», а потом я наверстывала репертуар, который мог быть у меня раньше. Было очень много работы над корифейскими партиями.
Вы дополняли репертуар, через который проходят практически все ведущие балерины. Не столь значительные, как Эсмеральда, но необходимые для того, чтобы стать примой?
Да, вариации, вторые партии. Добирала, что должна добрать. Потом были «Жизель», Фригия в «Спартаке», Гюльнара в «Корсаре». И вот сейчас Гамзатти в «Баядерке».
«Баядерка» ‒ балет эталонный, нестареющий, там незыблем Петипа. Акт «Тени» не трогает ни один балетмейстер, ставящий свою редакцию. Поделитесь своими впечатлениями о работе над партией.
Первый спектакль был тяжелый. Тяжело было осознать именно, что ты ведешь спектакль, выступаешь не как артистка кордебалета, а как ведущая балерина. Переход психологически сам по себе непростой, спрятаться не за кого. Необходимо использовать весь накопленный и даже нереализованный опыт, чтобы показать историю героини, то, как ты ее видишь, чувствуешь. Это было тяжело. Когда я на сцене, во время спектакля у меня включается фантазийное мышление. Я могу импульсивно, бесконтрольно что-то придумать, сделать именно так, как подсказывает мой внутренний голос. Мой педагог Виктория Викторовна знает этот нюанс, что бывают и руки не те, что репетировали, иные эмоции иногда. Я вхожу в образ, полностью погружаюсь в состояние персонажа, вживаюсь в роль, чувствую себя этой героиней.
Вы как бы перемещаетесь в другую плоскость?
Да, ты балерина, ты эту историю рассказываешь зрителям. От того, как ты станцуешь, во многом зависит успех спектакля. На тебе ответственность не только перед зрителями, но и перед своими коллегами, педагогами. И вот в момент, когда получается перебороть волнение от сцены, в момент полного погружения в образ, появляется что-то такое свое, какой-то новый порядок, новые эмоции. И вот чем больше я танцую определенный спектакль, тем больше у меня в исполнении копится что-то личное, свое, то, что я запоминаю и включаю уже в свой основной образ. Например, Золушку я танцую часто, и у меня уже сформировался законченный образ героини со своими нюансами, со своими “фишечками”. Я ни у кого из балерин этого не видела, это у меня родилось в момент творческого порыва. И я это стараюсь запомнить, чтобы это уже было в моем сердце.
В моем понимании, вы относитесь к очень редкому числу исполнителей, которые в жизни производят очень скромное впечатление: молчаливая, в себе. Но когда вы выходите на сцену, вы производите абсолютно противоположное ощущение. Появляется абсолютно иная героиня.
Я по жизни не очень социальный человек, потому что я всегда в себе, в себе как бы аккумулирую эту энергию, потому что когда очень много работы и много разных образов, тебе нужно откуда-то черпать вдохновение. А когда ты везде и всюду, когда очень социально активен, ты отдаешь этой активности всю свою энергию. Поэтому зачастую перед спектаклями я ни с кем не встречаюсь, на возможные сборы не хожу, потому что должно прийти вдохновение. Залог идеального спектакля – это когда накануне спектакля ко мне приходит какая-то мысль, которая открывает для меня новую часть образа. Я не могу это описать, но это состояние, когда уходит волнение и когда появляется дикое желание показать этот новый образ людям. И я всегда перед спектаклем закрываюсь, чтобы не растерять всё, что я себе придумала, настраиваюсь.Еще два года назад вы считали, что вы просто артистка кордебалета. И в этом случае, когда не было бы у вас выхода вашего внутреннего мира, вы бы могли так вот и жить в полусонном состоянии?
Зная себя, я, наверное, нашла бы выход. Возможно, не творчески, а физически бы себя изматывала, как я и делала всегда. Я работала в театре, брала подработки с художественными гимнастками, брала очень много тренировок и ставила себе очень много задач, чтобы просто физически уставать и не думать о том, что тебе что-то не нравится.
Я даже танцую всегда так, как будто в последний раз. Настраиваю себя, что вот сейчас та минута, когда ты можешь что-то сказать. И сказать не на ухо родным, а всему залу. Ты можешь что-то сказать, и надо использовать эту секунду, не должно помешать волнение, не должно помешать отсутствие каких-то данных или каких-то технических способностей. Есть внутри что-то, что ты должен именно сейчас в эту секунду рассказать.
Я помню, вы говорили, что вы демихарактерная танцовщица. Получается, что у вас произошла переоценка?
Я думаю, если бы не нужные люди, которые оказались в нужный момент в моей жизни, я, наверное, в силу своего закрытого характера никуда бы не пробилась. Но благодаря людям, которые появились вовремя в моей жизни, благодаря Виктории Викторовне Ряженовой, которая каждый день вытаскивает меня из скорлупы, у меня появилась возможность разговаривать со зрителем в таком большом количестве партий и образов.
Вы и теперь боитесь какие-то партии танцевать?
Нет, не боюсь. Я уверена, что можно сделать каждую партию, не обязательно ты должен быть похож на кого-то, ты сделаешь эту партию по-своему. Хорошо, плохо ‒ для каждого это будет субъективная оценка. Каждый найдет что-то плохое, каждый найдет что-то хорошее. Но, наверное, я не имею права сейчас бояться. Мне дали работу, мне дали возможность, и мне просто надо взять и все сделать.
Вы сейчас, по сути дела, входите в пору периода высшей балетной активности.
Я вижу перед собой задачу закрепиться на достигнутых позициях. Потому что самое сложное – набрать репертуар и закрепиться в нем основательно. Для меня это самое сложное. Сейчас большое количество премьер, я стараюсь отбросить страх и неуверенность, просто делаю то, что я люблю. Думаю, следующий сезон многое для меня будет значить. Хочу доказать, что я могу вести репертуар, я могу стоять везде, куда меня поставят, я могу показывать все образы. Это моя задача.
А кто вам подсказал прическу сменить?
В спектакле «Щелкунчик» я танцую Фрица. Там у меня парик. Я ходила, ходила, смотрела в зеркала и подумала: «А мне неплохо. Почему бы не обрезать волосы?» Я чувствую внутри, что мне нужно делать, почему ‒ не могу это объяснить. Я просто почувствовала, что мне стрижка пойдет и решила: «Ну ладно, дам судьбе распорядиться». И позвонила в студию, где единственный мастер делает прямо короткие стрижки (а у меня были длинные косы, ниже лопаток). Там мне отказали: у мастера был выходной. Я подумала: «Значит, не судьба. Всё, отброшу эту идею». Но буквально через десять минут перезванивает мастер и говорит: «Ваш случай мне интересен, давайте что-нибудь сделаем». И всё, пошла и подстриглась.
И как ваш молодой человек на это прореагировал?
Он долго привыкал. Говорил, что как будто заново со мной знакомится. Дело в том, что если во мне что-то меняется внешне, то меняется что-то и внутренне. Если я что-то меняю в себе, у меня сразу черты характера меняются. Какое-то перевоплощение происходит. И вот тогда тоже я из маленькой робкой девчонки времен училища стала, наверно, девушкой, в которой появилась своя изюминка, которая готова была что-то сказать этому миру.
Много поклонников у вас появилось? Когда вы выходите на сцену, чувствуете, что в зале люди, которые пришли специально на вас?
Конечно. Приятно, что есть люди, которые пришли именно на меня.
Как вы это узнаете?
Люди пишут мне в социальных сетях. Для меня это необыкновенно ценно. Когда мне пишут, я всегда отвечаю, делаю скрины таких сообщений и в отдельную папочку скидываю. И когда какое-то сомнение в себе появляется, я открываю и читаю.
Вы же сейчас танцуете и в Петербурге, в Михайловском театре. Расскажите об этом.
Все началось с приглашения станцевать Эсмеральду в «Соборе Парижской Богоматери» в Михайловском театре. К сожалению, моя премьера там состоялась не с первого раза, но я вынесла оттуда очень большой опыт. Я посмотрела, как работают балерины Михайловского театра, с каким они посылом выходят. Я много очень почерпнула и привезла сюда, на нашу сцену. Уже в следующую мою поездку я все-таки станцевала Эсмеральду на той сцене. Это были другие ощущения и другая Эсмеральда, не такая, как в Новосибирске.
Да, в Михайловском сцена значительно меньше. В этом есть как свои плюсы, так и минусы.
Конечно, камерная сцена дает другое ощущение от зрителя. Ты уже прямо как полноценный актер, потому что видишь глаза людей, видишь, как они цепляются за тебя. И ты не должна ни на секунду выйти из образа, чтобы не отпустить их внимание. Все очень близко.
Но там же у вас не только «Собор Парижской Богоматери».
Да, недавно, буквально неделю назад, я станцевала Золушку. И Золушка тоже была абсолютно другая. Было очень интересно: другие сестры, другая мачеха, другие принцы. И сцена бала из второго акта, когда я выходила и видела много незнакомых людей. Я робела, и моя робость была настолько натуральной, что мне не приходилось играть. Потому что ты выходишь обычно и видишь знакомых, кому-то улыбнешься, кому-то подмигнешь. А тут выходишь и правда оказываешься в таком волшебстве: все новое, зрители близко, зал очень красивый, люди незнакомые, чуть-чуть где-то отличаются декорации, ты, естественно, это все разглядываешь, для тебя все ново и естественно, ты в эту сказку входишь.
Кто был вашим принцем?
Эрнест Латыпов. От этой встречи тоже была робость, немножко стеснение.
Он тоже робел?
Не знаю. Он прекрасный партнер. Он мне ни разу не отказал в репетиции. Всегда работал столько, сколько мне надо, чтобы быть уверенной. И он тоже эмоционально очень отдается на сцене. Это очень приятно, когда ты смотришь в глаза, а глаза тебе отвечают. И сразу уходит страх, волнение. Ты прямо в сказке находишься, в образе Золушки.
А какая у вас есть мечта, в которой вы сами себе боитесь признаться?
Хочу просто всегда иметь вдохновение на спектакли, хочу стабильности в работе. Есть спектакли, которые где-то внутри сидят у меня, несбывшейся мечтой. Это «Анюта». Как ни странно, «Лебединое озеро». Эта мысль поселилась у меня месяц назад. Я первый раз смотрела «Лебединое озеро» из-за кулис, не стоя в кордебалете. «Лебединое озеро» для меня, да и для всех девушек, – спектакль тяжелый. Бесконечные фиксированные позы. Пальцы в пуантах болят, ноги болят, никогда не смотрела по сторонам. А тут я посмотрела белый акт, и он меня так тронул. Я подумала: «Интересно, вот как бы я это сделала?»
Первый-то ладно, а второй?
Фуэте у меня сейчас есть в Гамзатти. Эта партия покажет, насколько у меня мужества хватает. Фуэте для меня – это холодная голова и мужество просто выйти и сделать. Вообще я хочу насыщенную театральную жизнь. Я хочу ездить в Михайловском танцевать, тут танцевать. Хочу попробовать себя в каком-то современном спектакле.
А что вы сделали в балете Клюга «Радио и Джульетта»? Я вообще вас не узнал. До этого для меня самым сильным эмоциональным потрясением был танец Матвиенко в этом балете, а тут просто дыхание остановилось.
Я просто танцую. Я не могу сказать, что я делаю, но я просто стараюсь получать удовольствие. Последний спектакль «Radio and Juliet» по откликам зрителей прошел прямо на ура, потому что я просто вышла наслаждаться. И я обожаю этот спектакль.
Не боитесь стать мегавостребованной?
Я буду все делать для этого. Вот вы меня зацепили своим вопросом о том, чего я хочу. Я хочу расширить границы классики, хочется чего-то современного, хочется такого, чтобы специально для тебя ставили, или когда копаются, ищут что-то неординарное, расширяющее границы тела.
Ну вот это ближе к ответу на мой вопрос. А то – «Анюта», «Лебединое». Это уже процесс. А то, что вы, наконец, сказали, больше соответствует Екатерине Забровской ‒ Балерине.
