Мери Лебензон. Во имя музыки

Мери Лебензон. Во имя музыки Культ. Публикации
"Мери Лебензон – одна из тех, кто составляет славу Новосибирска». Дирижер Арнольд Кац

Фамилию Лебензон я впервые услышал от своего преподавателя фортепиано Ефима Борисовича Израилева, и было это в конце 60-х. Ефим Борисович был для меня непререкаемым авторитетом, сам факт принадлежности к его ученикам поднимал меня в собственных глазах. Каково же было мое удивление, когда при упоминании приглашенного на открытый урок в нашем классе представителя консерватории по фамилии Лебензон (тогда для меня еще было не ясно, мужчина это или женщина) он, всегда такой уверенный в себе, вдруг посмурнел и как-то засуетился. Потом попросил меня сыграть «К Элизе» Бетховена и вместо обычного домашнего задания потребовал еще поработать над этой пьесой.

Сразу скажу, что Лебензон на открытый урок не пришла, о чем со вздохом облегчения мне и сообщил Ефим Борисович. Я увидел Мери Симховну гораздо позже – уже в начале восьмидесятых. К несчастью для меня и к счастью для музыки, за месяц до выпускного экзамена стоя на воротах за сборную школу по хоккею я сломал пальцы и на этом мое обучение игре на фортепиано, закончилось.

В восьмидесятые Лебензон уже была пианисткой с именем и репутацией. Две такие культовые для новосибирской культуры фигуры, как Арнольд Кац и Мери Лебензон, не могли не найти общего языка. Концерты Мери Симховны и Новосибирского академического оркестра стали регулярными и всегда вызывали повышенный зрительский интерес. Сам маэстро с глубоким уважением относился к пианистке и педагогу.

Мери Лебензон. Во имя музыки

Мне довелось несколько раз слушать, как Лебензон играла с оркестром. Они с маэстро Кацем практически не смотрели друг на друга – они чувствовали и мыслили одинаково. Создавалось впечатление, что погруженная в чувства, Мери Симховна забывала делать глубокие вдохи, и делала короткие глотки воздуха, когда организм уже не мог обходиться без кислорода. Слушатели восторженно принимали эти концерты.

Еще одной отличительной чертой Лебензон было трогательное отношение к сочинениям сибирских композиторов. Она охотно сотрудничала с Сибирским композиторским союзом, и, наряду с Лазарем Александровским, нередко исполняла новые работы членов организации, за что ее буквально обожал сибирский классик Аскольд Муров.

«Заслуги Мери Симховны преогромны! Она много уделяла внимания фортепианной музыке моих коллег, иногда составляя из их произведений целые концертные программы. Исполнительская деятельность М.С. Лебензон оставляет наилучшие впечатления, и все они – от великолепных камерных выступлений до больших симфонических – высочайшего уровня.  И в каждом ее ученике видна «педагогическая рука» Мери Симховны».                                                              

Аскольд Муров, заслуженный деятель искусств, лауреат Государственной премии, композитор, профессор.

Мери Лебензон. Во имя музыки
Мери Симховна Лебензон

Сегодня, когда Лебензон уже нет с нами, мы можем оглядеться и сказать, что Мери Симховна была в числе той небольшой группы деятелей искусства, которые закладывали и укрепляли фундамент культурного строительства в сибирском регионе. Этих людей можно перечислить поименно, и хватит пальцев рук одного человека, чтобы их назвать. Это Исидор Зак, Арнольд Кац, Мери Лебензон, Аскольд Муров, Алиса Никифорова (ассистент Вагановой и родоначальница школы Сибирского балета), художник, Николай Грицюк, архитектор Андрей Крячков, писатель Владимир Зазубрин,  и все, кто создавал детский театр в Новосибирске в 30-е годы, и Нина Никулькова,  без малого тридцать лет руководившая  ТЮЗом и создавшая театру материальную базу, и Вера Редлих,  в 1943-м возглавившая театр «Красный факел», и Григорий Казарновский, создавший Новосибирский комитет по телевидению и радиовещанию, Новосибирскую консерваторию и многое сделавший для Новосибирской филармонии. Конечно, можно назвать еще фамилии, но это столпы, опоры и среди них – Мери Лебензон.

Лишним доказательством её педагогического величия является факт, что для всех профессионалов само её имя было своеобразным знаком качества, который получал каждый ее выпуск по окончанию обучения. Не раз, беседуя с гостями Новосибирска или представителями музыкальной культуры страны о появившихся молодых музыкантах, стоило только упомянуть, что он – ученик Лебензон, дополнительных комментариев не требовалось. Ученик Лебензон – это, прежде всего, качество и высокая исполнительская культура.

30 сентября состоялся концерт, посвященный 90-летию Пианистки. Концерту предшествовала презентация книги о Мери Лебензон с включенными в нее дисками, содержащими аудио и видео записи игры Мери Симховны.

Замечательная книга и отличный концерт. Выступили ее 12 учеников из разных поколений. Каждый играл одну, максимум – две композиции из числа тех, которые были особо любимы Лебензон, и к подготовке которых она приложила руку. При индивидуальности каждого исполнителя, чувствовалась единая рука педагога — Лебензон, которая и связала программу концерта в единое целое. Концерт прошел без перерыва, как миг – легкий, изящный, трогательный. Без всяких дежурных слов, выступила лишь министр культуры области Наталья Ярославцева, вручившая Льву Терскову премию имени Лебензон.

Я обратился к целому ряду исполнителей – к ученикам Лебензон, а также к Владимиру Михайловичу Калужскому, художественному руководителю Новосибирской филармонии, с просьбой ответить на один вопрос: кем для каждого из них была Мери Лебензон? Надеюсь, эти короткие интервью смогут нарисовать портрет цельной личности – человека великого, но в то же время ранимого, всю жизнь искренне служившего ее Величеству Музыке. Одержимого музыкой!

Мери Лебензон. Во имя музыки

Владимир Михайлович Калужский

Никогда раньше не задумывался над этим уникальным сопряжением имен. Имя Мери, хотя и ассоциируется с древними значениями – от египетского «любимая» до английского «горькая» – в отечественной культуре напоминает «Княжну Мери» и «Пью за здравие Мери», и еще одну – пушкинскую «задумчивую» Мери из «Пира во время чумы». Одним словом, соединение англо-саксонской и отечественной традиций. Древнееврейское имя «Симха» означает в переводе «радость», «веселье», «счастье». Вот и смотрите, какое удивительное сочетание дают эти имена.

Впервые я услышал это сочетание в стенах Новосибирской консерватории в начале 60-х. Мери Симховна была тогда начинающим педагогом, активно выступающим в консерваторских концертах. В НГК тогда существовал культ исполнительской деятельности педагогов. И представители старшего поколения, и педагогическая молодежь буквально рвались на эстраду Малого зала (Большого зала тогда еще не было). Господствовала камерно-ансамблевая музыка: сонатные вечера, трио, квартеты…

  Я только начинал свою профессиональную биографию в консерватории, осваивал Новосибирск, жил на частной квартире в отдаленном районе, куда доставлял меня автобус №2, под гордым, как мне казалось тогда, названием «Кислородный завод». Но иногда моя подвижническая стойкость давала сбои, и тогда меня выручал мой соученик по Минской специальной музыкальной школе-десятилетке Анри Ямпольский. В школе у нас была внушительная разница в четыре класса. Мы с восторгом и завистью смотрели на старшеклассников, среди которых находились будущий Лауреат конкурса Чайковского пианист Эдуард Миансаров, его будущая жена пианистка Тамара Ремнева (знаменитая эстрадная певица Тамара Миансарова), тот же Янпольский, в будущем профессор Белорусской музыкальной академии.

Но тогда, в начале шестидесятых, мы уже были коллегами. Более того, Ямпольский имел нормальную по тем временам жилплощадь: ему выделили маленькую комнату, примыкавшую к Малому залу (так называемая «артистическая»). И вот на полу этой артистической я неоднократно ночевал, когда время или погода не давали мне отправится к Кислородному заводу.

Мери Лебензон. Во имя музыки

Но эти «ночевки» не были спокойными. Потому что Малый зал был расписан почти круглосуточно под репетиции. И тогда я узнал имя Мери Лебензон, которая практически регулярно занималась подготовкой к своим выступлениям в ансамбле с кем-то из коллег. Я запомнил ее репетиции с виолончелистом Львом Руханкиным. Не помню, что они играли в это ночное время, возможно, сонаты Бетховена или Брамса. Но доподлинно известно, что вместе с Анри Ямпольским они сыграли цикл скрипичных сонат Моцарта.

  Новосибирская консерватория в те годы была небольшим учебным заведением, где практически все – и педагоги, и студенты – друг друга знали. В отличие от более позднего времени, консерватория тогда была «сборной Советского Союза». Своих выпускников среди педагогов еще не было, а приезжие представляли самые различные регионы и кланы.  Мой «минский» клан был небольшим и не очень заметным. Кроме упомянутого Янпольского, была пара выпускников Белорусской консерватории: скрипач, концертмейстер филармонического симфонического оркестра Ефим Шустин, его жена – пианистка Ирина Кусонская, еще одна моя соученица по минской десятилетке — пианистка Татьяна Орешкова. В симфоническом оркестре филармонии работала пара контрабасистов – муж и жена Кавцевичи. Был одесский клан, к которому относилась отчасти и Мери Лебензон, Марк Берлянчик и особенно Софья Гиндис. Позже этот клан пополнился скрипачом Захаром Зориным и домристкой Галиной Грищенко. Конечно же, была львовская колония, которую возглавлял сам ректор Арсений Николаевич Котляревский. В нее входили музыковеды Илья Боровский, Всеволод Задерацкий, певица Анна Юровская, баянист Алексей Сахаров. Были и иные географические побеги: ташкентский, киевский, саратовский. Но самым представительным являлся клан выпускников Ленинградской консерватории. В 1962 году эта первая отечественная консерватория отмечала свое столетие. Я помню, как буквально обмелело здание вуза от уехавших на празднование коллег, а через некоторое время, после окончания торжеств, они возвращались, щеголяя юбилейными значками на лацканах своих костюмов. Это было впечатляюще и вызывало зависть. Почему я вспоминаю это сейчас? Преобладание представителей питерской школы в Новосибирской консерватории тех далеких лет было очевидным. Для меня это казалось странным и необычным. Моя семейная традиция базировалась на приоритете Московской консерватории, выпускниками которой были мои родители. А учитель моей матушки С.Е.Фейнберг был в свою очередь учеником А.Б.Гольденвейзера. В Новосибирске же представителей Московской консерватории в первой половине шестидесятых было немного, а обилие питерцев было преобладающим. Это нужно знать, чтобы понять положение М.Лебензон, как молодого педагога и представителя совершенно иной школы в 60-е годы.   Она заявляла о себе в эти первые свои годы как замечательная пианистка – камерные программы ее мы уже упоминали. Но на нее «положил глаз» и Арнольд Кац, нередко приглашая ее для участия в своих симфонических программах. И постепенно концерты с ее участием стали событием. Педагогическая работа поначалу не была заметна для посторонних глаз. Тем более, что она развивалась на фоне суровой «маскулинной» педагогической деятельности С.И.Слонима и его школы. Но шаг за шагом М.Лебензон завоевывала свое место в этом ташкентско-ленинградском кафедральном пространстве. И здесь я обращусь к неформальному источнику событий тех далеких лет. Да простят меня ревнители архивной строгости, но моя память хранит предания знаменитых консерваторских капустников.  Здесь в «золотые шестидесятые» создавался особый неповторимый облик Новосибирской консерватории. Здесь рождались легенды и мифы первого десятилетия молодого сибирского вуза. Здесь педагоги обижались, если не становились персонажами скетчей и героями сценок, юмористических диалогов. Естественно, что фортепианный факультет – самый многочисленный в консерватории, давал немало поводов для фантазий такого рода. И в первую очередь – фигурами преподавателей. Одна из сценок иллюстрировала заседание фортепианной кафедры, обсуждавшей выступление студентов. На фоне брутальных выступлений «как бы Слонима», выступление «как бы Лебензон» выглядело неожиданно мягким. Заметьте, эти тексты писали безымянные авторы-студенты. Это был, то, что называется, студенческий фольклор. И как каждый фольклор он таил в себе элементы правды и проницательности. А текст «как бы Лебензон» состоял из одной фразы, я запомнил ее, и долгие годы повторял: «Девочка она хорошая. Пальчики у нее бегают…». Скажете, что в этом нет ничего особенного? Да, но в этой фразе есть то, что для меня было определением личности М.С.Лебензон – это человеческая ДОБРОТА. Она сказывалась и в ее исполнительской деятельности, и в педагогическом труде.

 Наша параллельная судьба в Новосибирской консерватории таила множество разнохарактерных эпизодов. В 1965 году мы в составе одной туристической группы побывали в Польше на фестивале «Варшавская осень». И я слышал, как Мери играла на рояле Шопена в его Доме-музее в Желязовой Воле. Мы несколько лет были участниками изнурительной процедуры заседаний Ученого совета консерватории, где она постоянно находилась под прессом чрезмерных и подчас обидных требований к ней тогдашнего руководства вуза. Я наблюдал период расцвета ее педагогического таланта в конце восьмидесятых – начале девяностых, когда в ее класс валом валили желающие учиться у Мери Симховны. Я наблюдал ее заботливое участие в судьбе собственных выпускников: подготовка к конкурсам, выступления в филармонических концертах…  Я помню вечер ее 85-летия в Государственном концертом зале им. А.М.Каца… На банкете после концерта на вопрос, не устала ли она, Мэри Симховна ответила: «Нет, ведь это в последний раз». Она чувствовала близость ухода.

 Эти последние десятилетия были торжеством ее человеческой ДОБРОТЫ, а к этому добавилось немногим долгожителям свойственное качество – МУДРОСТЬ. Сплетение этих начал и закрепляют в нашем сознании облик Мери Симховны Лебензон.

Сергей Лейпсон

Мне посчастливилось быть не просто учеником Мэри Симховны, но еще и жить с ней в одном подъезде на улице Урицкого. Она была необычна во всем. Очень берегла себя, а точнее – свои руки. В Архангельске она поехала на концерт в самую глушь, там ее не встретили и ей пришлось тащить свой чемодан до самой гостиницы. С тех пор она ничего не поднимала тяжелого, даже чайника. Руки у нее болели часто. Её руки были на удивление маленькими, и было непонятно, как она такими руками могла играть сложнейшие фортепианные произведения. Было видно, что у нее нет физических сил, но были какие-то другие силы, которые позволяли ей не ограничивать себя в подборе репертуара. Я до сих пор не могу понять, как она при таких руках и физической слабости могла играть произведения, которые зачастую требовали больших чисто физических сил.

В ней были самоограничения, которые были починены одному: накопить музыку внутри себя. Сохранить, не расплескать ее, донося до слушателей. Мэри Симховна жила музыкой. Конечно, так о многих, можно сказать. Но я не могу представить себе ее разговаривающей, скажем, о погоде, огороде. Если кто-то ей звонил поговорить, уже через минуту она спрашивала: «Что у тебя случилось, чем могу помочь?». Для пустопорожних разговоров у нее не было ни времени, ни сил.

И еще у нее был внутренний камертон, и не только музыкальный, но и высочайшего человеческого достоинства. Об этом все говорили. Нельзя было представить себе, чтобы Мери Симховна взялась учить студента другого педагога, если только об этом ее не просил сам педагог. Трудно даже представить себе сколько было желающих у нее учится. У нее был непререкаемый авторитет в консерватории. Среди множества прекрасных педагогов она была одна такая, и даже мне приходилось быть неким передаточным звеном между желающими у нее позаниматься. Она всегда отвечала отказом, повторюсь, соглашалась, только если сам педагог об этом просил. А были весьма перспективные учащиеся.

Она всегда отделяла музыку от всего остального. Остальное – быт – тоже был. Она очень рано вышла замуж, у нее родился сын, которого я очень хорошо знал, он сейчас проживает в Израиле. Сама она как бы существовала в двух плоскостях: основная – музыка – и бытовой фон. Музыка была основой ее жизни – свое музицирование и обучение студентов. Я нередко ей говорил, чтобы она больше уделяла внимание своим занятиям, подготовке концертных программ и меньше – работе со студентами. Она соглашалась, ворчала: «Вот пока я им говорю, все нормально. Стоит отойти – все куда-то уходит». Я ей говорил: «Вы сама – лучшая ученица Лебензон». Она улыбалась и продолжала делать так, как считала правильным. Она очень много репетировала. Помню, как она играла четвертую балладу Шопена. Подошел Слоним и сказал ей: «Миленькая, я не согласен ни с одной нотой, но мне безумно понравилось!». Это была очень тонкая оценка. Это говорит о том, что сила ее убеждения, магия ее игры разрушала все преграды.

Помню, мы вместе должны были куда-то идти, я зашел за ней в консерваторию. Она была очень усталая, вымотанная какими-то проблемами, но попросила задержаться ненадолго в малом зале, пять минут поиграть. Села за рояль и стала играть «Колыбельную» Чайковского в редакции Рахманинова (это произведение широко известно в ее исполнении). У меня перехватило дыхание, и непроизвольно полились слезы – так это было исполнено. Я вышел из зала. Такое у меня в жизни было два раза – в этом случае и на концерте Григория Соколова.

Еще об одном, наверное, сейчас имеет смысл сказать. У нее было очень сложное положение в консерватории. При всем уважении, многие руководители, от которых зависели судьбы педагогов и студентов, ей немного завидовали. Ей пришлось пережить многие неприятности и трудности, но она всегда стоически и мужественно все это переживала. Я об этом много знаю и помню.

Вообще, ее жизнь сложилась одновременно и очень удачно и трагически. Ее очень любили и обожали, и, в конце концов, она стала безусловной легендой. Но если бы она оказалось в другом месте и в другое время, она стала бы не просто очень известной исполнительницей и педагогом Новосибирской области и России, а большим музыкантом и педагогом международного масштаба. Она – и я в этом, как и многие другие, не сомневаюсь, была бы человеком всемирного масштаба. Но, как говорится: «Времена не выбирают, в них живут и умирают».

Дмитрий Карпов

Мэри Симховна не была «отрешенным от обычной жизни ради музыки» человеком, нет, ни в коем случае! Помимо всех педагогически-фортепианных составляющих, она была яркой, интересной и красивой Женщиной. Очень темпераментной и живой! И совершенно не чуждой обычных человеческих радостей. Поэтому она очень хорошо понимала нас, нашу жизнь — жизнь молодых студентов. На ее глазах многие из нас влюблялись, женились, расставались. Она за каждого из нас по-человечески, даже как-то по-матерински переживала. Музыка и рояль не были для неё «стенами монастыря», а были связанными с жизненными переживаниями, страстями человеческими. И эта связь была одной из важных черт ее педагогики.

Мери Лебензон. Во имя музыки

Лев Терсков

30 сентября прошел 90-летний юбилей Мери Симховны . В филармонии состоялся концерт, посвященный этому событию: играли её ученики. В зале в тот вечер царила очень теплая и душевная атмосфера, как будто Мери Симховна была с нами.

Она была удивительным педагогом – многогранным, чутким, проницательным, но вместе с тем очень требовательным и достаточно строгим. Как музыкант и как личность она была необъятна. Иногда казалось, что нашел в произведении уже все, что возможно, «вычерпал» его до дна, но стоило Мери Симховне произнести пару слов, прикоснуться к инструменту своими иссушенными, но от того еще более живописными и выразительными руками, и исполнить пару тактов мелодии, как происходило нечто фантастическое — перед тобой открывался безбрежный океан возможностей и смыслов, вскрывалась такая глубина, о которой ты даже не мыслил. Щедро делясь с нами, учениками, своим душевным теплом и бесценным опытом, она дарила нам чувство свободы, и это чувство вдохновляло и окрыляло.

После того, как ее не стало, обнаружилось удивительное обстоятельство: слушая воспоминания о Мери Симховне, ее цитаты, словно бы продолжаешь учиться у нее – ее слова в устах учеников и коллег звучат иначе и прорастают более глубинным смыслом.

Быть ее учеником — большое счастье. В душе осталось только беспредельное чувство благодарности к нашему Учителю. Каждый раз, обращаясь мыслями к ней, говоришь про себя: «Спасибо, Мери Симховна!».

Дания Хайбуллина

Вот и состоялся концерт, посвященный 90-летию М.С. Лебензон, и презентация книги «М. Лебензон. Личность, музыкант, педагог». Для нас, ее учеников, было очень важно сохранение памяти о нашем Великом Учителе. Мери Симховна была прекрасным музыкантом, педагогом, блистательной пианисткой. В ее исполнении присутствовала особая доверительность тона, искренность, теплота и красочность звучания. В течение года, когда Мери Симховны уже не стало, мы классом периодически собирались и играли друг другу концертные программы, и пока каждый пробовал инструмент, мне казалось, что вот сейчас снова войдет в класс Мери Симховна, улыбнется, и снова зазвучит музыка на 4 часа. Она в нас вложила всю свою любовь, знания, уважение друг к другу, научила дружить. Она всегда называла свой класс «королями и королевами» и советовала не спешить от волнения при исполнении произведений, при этом приговаривая: «Разве это подходит королевским особам?». Рядом с Мери Симховной у меня было ощущение, что из воробышка я превращаюсь в большую птицу с сильными крыльями, которая ничего не боится и верит в свои силы, и с каждым уроком это ощущение во мне только росло. Спасибо, Мери Симховна, что Вы взяли меня в свой класс, это были самые счастливые годы моей жизни!

Роман Борисов

Очень непросто, практически невозможно, написать свои мысли о Мери Симховне в столь сжатом формате, так как за 13 лет, проведенных с ней, накопилось много событий и воспоминаний, которые останутся со мной на всю дальнейшую жизнь. Я бы хотел сказать вкратце о том, что Мери Симховне удавалось быть не просто нашим Учителем, но кем-то большим – другом, родственной душой. Сложно найти педагога, который бы так беспокоился обо всем, что происходит в жизни учеников и всегда реагировал на эти события. С ней можно было просто обсудить все, что угодно, и она никого не оставляла без совета.

Я очень рад, что мы смогли в этот важный для нас всех день исполнить концерт памяти. И я очень надеюсь, что это превратится в традицию, и мы регулярно будем исполнять новые программы для Нее.

Мери Лебензон. Во имя музыки

Вместо эпилога

Одиннадцатого ноября 2020 года, я находился в самоизоляции ввиду выявленного ковида. В 9 утра раздался звонок от Владимира Михайловича Калужского: «Умерла Лебензон».

«Как? Нет, не может быть!» – мысли метались в голове в режиме броуновского движения. Она же вечная. Такие не умирают!

Умерла. Ушла. Простилась с нами.

Александр Тихонович Марченко, директор Новосибирской специальной музыкальной школы, заслуженный деятель искусств РФ, привыкший все делать без лишнего шума и пиара, организовал прощание с Мери Симховной в концертном зале школы. Пришло огромное количество людей – ее воспитанники, коллеги и поклонники ее уникального таланта. К сожалению, мне довелось лишь выслушать, как все проходило.

Тогда сразу же возникла идея реализовать проект «Мери Лебензон: личность, музыкант, педагог», включающий издание книги, видео и аудио дисков, съемки фильма, посвященных Мери Лебензон. Александр Тихонович и сформировал группу для реализации проекта.

Издание презентовали перед концертом, посвященным 90-летию Мэри Лебензон, и если получится разместить книгу на портале «КультВитамин.ру», то вы сможете прочитать её и у нас. Прежде всего, конечно, это касается тех ее учеников и почитателей, которых жизнь разбросала по всему миру.

Когда же я обратился к Александру Тихоновичу с просьбой высказаться о Мери Симховне для этого материала, он, как обычно, пожал плечами и сказал: «В этой книге все уже сказано». Наверное, он, как всегда, прав.

Фото Михаила Афанасьева и из архива специальной музыкальной школы

Хотите знать о новых публикациях на сайте?

Предлагаем оформить подписку! Обещаем никогда не спамить. Взгляните на нашу политику конфиденциальности.


Поделиться в соц.сетях
Александр Савин
СultVitamin
Добавить комментарий

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.