Лев Терсков — явление в современном фортепианном искусстве не только Сибири, но и России. При довольно насыщенном «рынке» молодых пианистов, простите за такую формулировку, безупречное качество исполнения в нынешнем мире – это входной билет на сцену для музыканта. Но требуется что-то ещё, чтобы запомниться и полюбиться публике. У Льва есть своё, присущее только ему исполнительское обаяние. При внешней скромности, он очень откровенен за инструментом. Эта искренность подкупает, и сейчас пианист уже безусловный фаворит новосибирской публики.
Лауреат III Международного конкурса пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко (Новосибирск, 2010), III Международного конкурса пианистов «Русский сезон в Екатеринбурге» (Екатеринбург, 2012), V Международного конкурса пианистов памяти Эмиля Гилельса (Одесса, Украина, 2012), IX Международного конкурса пианистов «Giorgos Thymis» (Греция, Салоники), трижды золотой медалист Дельфийских игр России, Лев Терсков стал первым лауреатом премии имени Заслуженного деятеля искусств России Мери Лебензон. Премия была учреждена Министерством культуры Новосибирской области в июне 2021 года в память о корифее русской исполнительской школы, выдающейся пианистке, педагоге, профессоре, кавалере Ордена Почёта Мери Симховне Лебензон. Она отдала музыкальной деятельности и преподаванию фортепианного искусства более 60 лет своей жизни и воспитала плеяду талантливейших музыкантов.
Мы встретились после сольного концерта Льва в Новосибирске, на котором он исполнил Интермеццо Брамса op. 117, Сонату № 17 d-moll op.31 № 2 Бетховена, Сонату A-dur op. 120 Шуберта и Избранные этюды-картины op.33 и op.39 Рахманинова.
— После вашего сольного концерта я пришла к мысли, что вы, выбирая такую программу для выступления, удачно совместили в зале три категории публики: первые – студенты музыкального колледжа и консерватории, которые захотели услышать «живьём» те произведения, которые они изучают с педагогом по специальности; вторые – меломаны, и им в радость популярная фортепианная музыка; третьи – профессиональное сообщество музыкантов, которые любопытствовали, что ещё можно предложить в интерпретации. Совпало ли моё размышление с вашими целями в этой программе?
— Я специально не задумывался, что нужно и студентов порадовать, и любителей, и профессионалов. Я скорее шёл от образного строя. Мне казалось, что Брамс и Бетховен очень хорошо сочетаются в одном отделении. Они написаны в минорных тональностях и очень трагичны по своей сути. Их неплохо, на мой взгляд, дополнили Этюды-картины, которые тоже все были в миноре. И, как светлый остров, был выбран Шуберт, чтобы не уводить всё в тёмные тона и чтобы было место светлым чувствам.
— То, что вы выбрали одну из самых популярных бетховенских сонат, написанную в переломный момент в жизни композитора, не несло дополнительных контекстов?
— Нет, дело в том, что я её недавно доучил, она мне интересна, и я продолжаю над ней работать. Соната будет исполнена ещё в одном моём концерте. Поэтому процесс творческого поиска всё ещё продолжается непосредственно в этом произведении Бетховена.
— Что на ваш взгляд является главным при построении программы сольного концерта?
— Выстраивание сольной программы — всегда очень интересный и, порой, спонтанный процесс. Главное давать себе свободу выбора и позволять программе складываться самой. Конечно, иногда сопоставляешь произведения контрастно друг другу или, наоборот, чтобы одно являлось продолжением другого, где-то нужно переключить внимание — вкрапляешь между масштабными полотнами миниатюры или что-то эффектное и виртуозное. Основной принцип заключается в том, чтобы давать возможность слушателям (учитывая их реакцию) воспринимать произведения как одну логически выстроенную историю, тогда весь вечер приобретает цельность и завершённость.
— Насколько быстро вы, к примеру, можете выучить концерт?
— Если речь, например, идёт о концерте Моцарта, то понадобится около двух-трёх недель. Если дело касается Брамса или Рахманинова, то, конечно, потребуется больше времени.
— Возвращаясь к первому вопросу – к условному делению аудитории. Профессиональным музыкантам вы предложили довольно много нового в сонате N17. Вы ушли, по моему субъективному восприятию, от Бетховена, которого некоторые пианисты любят преподнести несколько экзальтированно. Он прозвучал трогательно и ранимо даже. Особенно это выразилось в третьей части. Вальс, мелодия которого благозвучна, одна из самых узнаваемых бетховенских тем в его наследии, оказалась не так проста. К. Черни сказал, что ритмический рисунок рефрена финала сонаты Бетховен взял с галопирующей лошади, как символа «вечного движения». Но вы ушли в трагические образы в этой музыке. А предложенные динамические градации придали Allegretto совершенно иные краски. В вашей интерпретации Бетховен будто разговаривал в этой музыке не с аудиторией, а сам с собой, со своим внутренним миром. И чувствовался надлом, горечь существования. Финал сонаты заканчивался без опоры на твёрдые убеждения, без победного или завоёванного результата. Это разочарование и смирение. От чего отталкивались вы?
— Я отталкивался от нескольких факторов: от слов, которые были произнесены Мери Симховной Лебензон, когда я ей показывал пару раз финал. Во время учёбы мы готовили первую часть 17-ой сонаты на конкурс. Также я много слушал записей в процессе подготовки к концерту.
— Кто для вас был авторитетным?
— Я ориентировался на Баренбойма, Шиффа. Других исполнителей тоже слушал, но эти пианисты для меня те столпы, на которые стоит опираться, когда берешься за Бетховена или Моцарта. И третий фактор – мысли, к которым я пришёл, когда показывал эту сонату на общих собраниях класса Мери Симховны. Я показывал её ребятам не один раз, и каждый из них что-то высказывал. Мнения иногда были противоречивы. Кто-то говорил, что я слишком увожу, как вы сказали, в лирику, кому-то это наоборот нравилось. Но на сцене в данном случае произошёл именно тот важный творческий поиск, к которому стремится каждый исполнитель. То есть какие-то моменты, находки были спонтанны. Это касается и звуковой градации, и формы. Всё сошлось так, что получилось себя отпустить и быть более свободным.
— Соната блестяще прозвучала, я вас с этим поздравляю.
— Спасибо.
— Кто ещё в подготовке другого репертуара из пианистов для вас является ориентиром?
— Из плеяды исполнителей прошлого — это Гилельс, Рихтер, Горовиц и Гульд. Часто обращаюсь к творчеству Соколова и Плетнёва, стараюсь внимательно слушать Трифонова. Но список не ограничивается записями только этих музыкантов. Всё, что попадет в поле зрения на различных интернет-ресурсах, тоже слушаю.
— Гостеприимный ли Камерный зал филармонии?
— Да, он гостеприимный, но всё равно на этой сцене всегда чувствуется какое-то напряжение. Я не знаю, с чем это связано, возможно, из-за тёмного освещения или зрителей, которые сидят близко. Там приятно играть той публике, которая собирается, но лично для меня в концертном зале имени Каца выступать легче.
— Для вас важна дистанция.
— Можно и так сказать, хотя, в каждом конкретном случае по-своему. Где-то комфортнее сидеть дальше от публики, а где-то наоборот, хочется, чтобы все сели поближе или вокруг.
— Каков в вашем представлении как солиста идеальный дирижёр?
— Наверное, трудно говорить о некоем идеале — у каждого он свой. Думаю, что всякому дирижёру должны быть присуще такие качества как воля, смелость, решимость, умение вдохновить и повести за собой. Всегда радостно приходить к коллективу, в котором чувствуется доброжелательная атмосфера и ощущается доверие и уважение к дирижёру. Тогда и сам проникаешься этими чувствами.
— Я помню о вашем желании исполнить и записать все сонаты Моцарта. Вы говорили, что на это вас вдохновил Константин Лифшиц, когда записал цикл сонат Бетховена.
— Работа идёт, правда очень медленно. Это большая цель, сказать о ней гораздо проще, чем исполнить. Рано или поздно я её обязательно осуществлю, со временем осилю все сонаты и запишу их. Сейчас пока нет чёткого плана, какую сонату выучить раньше, какую позже. Есть интерес. Ещё это обусловлено моей работой со студентами. Сейчас мы проходим 6-ую сонату с учеником, одну из ранних. Там Моцарт совсем иной, нежели в тех привычных сонатах, которые исполняются. Всё как-то движется своим чередом и не хочется мешать этому течению. Когда тебе нравится что-то конкретное – именно 12 соната или 14 — ты берешь её и учишь.
— Вы из Красноярска родом. Как оказались в Новосибирске? Есть ли в вашей семье музыканты?
— Моя матушка закончила музыкальную школу по классу фортепиано и поступила в музыкальное училище. Отучившись там 2-3 курса, передумала и ушла в медицинский. Мой папа сам научился играть на гитаре и по молодости собирал с ребятами ансамбли, они где-то выступали. Моя старшая сестра Аида играла на флейте, средняя, София, училась на фортепиано. Все пророчили ей карьеру пианистки, но после школы она ушла в другую специальность. По инерции я попал к тому же педагогу, что и Соня — Белоклоковой Светлане Анатольевне. Потом перешёл в другую музыкальную школу к Григорьевой Наталье Ивановне. И уже по наследству от неё пришёл в Новосибирскую специальную музыкальную школу в 2005 году к Мери Симховне Лебензон. Отучившись в «десятилетке» 3 года, я поступил в консерваторию, где закончил бакалавриат, магистратуру и ассисентуру-стажировку. Но даже после окончания официального обучения я продолжал учиться. Приходил к Мери Симховне и как исполнитель, и за советом по-поводу моих студентов, кого-то из них ей показывал. Она никогда мне не отказывала в этом.
— Лев, вы лауреат многочисленных престижных конкурсов, но в период с 2012-го по 2019 год у вас наступил перерыв в этом направлении. Для пианиста это внушительный срок с точки зрения его самого «конкурсного возраста» с 22 по 29 лет. Почему?
— В этот период были другие интересы, отклонившие меня от участия в конкурсах.
— Участие в творческих состязаниях нужны?
— Конкурсы, безусловно, полезны: они закаляют, шлифуют тебя как исполнителя, учат работать и прививают необходимые творческие навыки. На конкурсах мне особенно нравилась атмосфера: все занимаются, учат свои программы — сразу испытываешь мощный творческий подъём, вдохновляешься на работу.
— Вы говорили, что в период локдауна 2 года назад начали открывать в себе новые грани творчества, такие как живопись, например. Это получило продолжение сейчас?
— Всполохами. Когда есть желание и время, тогда обращаюсь к рисованию, к чтению. Сейчас полностью поглощён работой в филармонии, у меня достаточно плотный график выступлений как сольного исполнителя, так и в камерных составах. Особенно щедры на концерты ближайшие два месяца. Иногда бывает, что за достаточно короткий срок нужно выучить три разные программы, а иногда постепенно готовишься к более отдалённым концертам. Я занимаюсь также преподавательской деятельностью в музыкальном колледже имени А. Мурова.
— Расскажите, как вы оказались в Китае?
— Нас с супругой пригласил Игорь Демченков — тоже бывший ученик Лебензон. Как нам было сказано, что открывается новая академия музыки (правда, китайцы не видят разницы между музыкальной школой или академией, на их взгляд, это одно и то же), и они набирают преподавателей. Мы приехали окрылённые, с большим желанием совершить педагогические подвиги. Условия предоставили очень хорошие: не нужно было платить за приличное жильё, у самого, только что выстроенного, музыкального образовательного заведения была очень хорошая база. Это и отличные инструменты, классы, техническая оснащённость, чтобы за этими инструментами ухаживать и поддерживать правильную температуру и влажность в помещении.
— Кто приходил учиться в эту академию?
— Преимущественно, это был детский контингент. Приводили детей и в 4, даже в 2 года, хотя ребёнок ещё толком ничего не понимал, но его уже отправили учиться.
— Китайцы именно русских преподавателей приглашали?
— Не только, были и итальянцы, и немцы. Вообще, когда мы там находились, то почувствовали некоторое потребительское отношение к себе. Китайцы очень трудолюбивый и настойчивый народ. Они, ориентируясь сейчас на Европу, стремятся впитать разнообразные традиции и методы обучения в других странах. Пытаются воспринять всё и сразу, так как это даёт им мощный скачок развития.
— В чём заключалось, как вы сказали, «потребительское» отношение?
— В том, что мы хотели работать по нашей технологии, как учили нас, чтобы получить результаты. Но столкнулись в этом плане с непониманием. Тысячелетиями выработанная иерархия у них в крови, и они никогда её не нарушают. Мы должны были делать только строго определённые вещи. Это совсем другая ментальность, мы часто просто не могли достучаться до внутреннего мира ученика, не получалось заставить пофантазировать, помечтать, так как китайцы очень закрыты. Скажешь ученику — сделай это 10 раз. Он сделает 50. Но только это. Дети, которые учились параллельно в международных общеобразовательных школах и общались с европейскими ребятами, были несколько раскованнее тех, кто обучался в китайских школах. Через некоторое время мы поняли, что мы, приглашённые преподаватели, выполняем для музыкальной академии роль некой заманчивой вывески. А всё, что начиналось в педагогическом процессе потом — уже представляло собой то, что всегда было в укладе и традициях этой страны. Поэтому наш пыл несколько охладел.
— Вы говорили, что поначалу, когда преподавали в консерватории, вам не очень понравилось. Что поменялось?
— После того, как мы с женой вернулись из Китая, я искал место, где найти возможность заработать средства на жизнь – это такая прозаическая часть вопроса. Но сейчас, мне кажется, что педагогика должна быть неотъемлемой частью любого исполнителя. Другой вопрос, что эта деятельность должна быть очень в меру, потому что, если возьмёшь много учеников, то начнёшь отдавать им всё своё время. Ведь не только преподаёшь ты, но и обучаешься вместе с ними, открываешь что-то новое, формулируешь какие-то принципы. А если заниматься деятельностью только исполнительской, то можно потерять некий объективный взгляд. Нужен баланс – педагогика, которая тебе нравится, заряжает тебя в хорошем смысле и исполнительская деятельность, которой ты можешь посвящать достаточное время, чтобы не страдала подготовка к концертам.
— С точки зрения этапа образовательной схемы – колледж – середина. Это молодые люди, отучившиеся в музыкальной школе. Какие они сейчас?
— Мне кажется, что молодёжь сейчас очень заинтересованная и ответственная. Они пришли в колледж, потому что хотят заниматься именно музыкой, и это серьёзный подход. Конечно, есть те, которые попали в учебное заведение по иным причинам. Но подавляющее большинство из них отдают себе отчёт, что это за деятельность, и с увлечением занимаются. В то же время, они более свободные. Вспоминая своё время, когда я учился, и то, как было принято относиться к педагогам, сейчас ребята легче общаются, доверительно и непринуждённо, по крайней мере, в колледже. В наше время тоже было доверие, но пиетет перед учителем всегда был по принципу «застёгнутых воротничков». Студенты сейчас тоже относятся с уважением и по-доброму, просто у них нет шор. И в этом тоже есть какая-то прелесть.
— Какие гастроли планируете?
— Мы готовимся к поездке в Красноярск, а также в тур с филармоническим камерным оркестром. Рок группа из Бурятии «Сезон дождей» пригласили меня для участия в их проекте.
— Любите ли вы участвовать в камерных составах?
— Да, я очень люблю играть камерную музыку, потому что это отдельное исполнительское направление, и там действуют другие законы, принципы, можно научиться несколько другим вещам, нежели при сольной деятельности.
— Вы первый обладатель премии имени Мери Лебензон. Что для вас было получить эту награду?
— Это большая ответственность – получить премию имени своего любимого педагога. Конечно, приятно быть первым, кто её удостоился. Но я понимаю, что обязан за собой повести остальных. Я буду стараться это сделать. Не хочу говорить, что встану у руля, наверное, эти слова здесь не подходят. Но ответственность я ощущаю, и мне кажется, что этой ответственностью необходимо поделиться с остальными.
— Вы, как её ученик, расскажите, в чём заключается её педагогический феномен?
— Мери Симховну отличало, на мой взгляд, несколько черт. Во-первых, это очень строгое отношение к себе, к своему делу и, как следствие, ко всем своим студентам. Она никогда не давала слабины, поблажек. В её классе шёл постоянный процесс развития и самосовершенствования, который не все выдерживали, кто-то уходил, но те, кто оставался, продолжал дальше биться. Ещё одна черта Мери Симховны — это честность. Очень часто на её уроках, особенно в начале обучения, студенты, ученики чувствовали себя не очень комфортно. Нас будто видели насквозь, поэтому скрыть то, что кто-то что-то не доучил, было невозможно. Отношение было бескомпромиссным для всех, но, разумеется, с любовью и уважением к нам. Работа строилась всегда для достижения определённого результата, и, когда, казалось бы, предел был достигнут, то нужно было прыгнуть ещё дальше.
— Вы так работали над каждым произведением в учебной программе или были проходящие?
— Не было ничего проходящего, ни одной ноты, везде добивались максимально качественного результата исполнения.
— Как вы говорите, что она вас «видела насквозь» — это касалось и глубины дарования, индивидуальности ученика?
— Да, но она давала возможность развиваться естественным путём. Индивидуальность Мери Симховна не пыталась оградить, а наоборот, давала ей возможность распуститься. Поэтому в её классе ученики все такие разные. И это, мне кажется, очень ценно.
— А в репертуарном смысле — вы учились на определённых фортепианных произведениях или старались играть то, что именно вам ближе?
— У Мери Симховны был ряд любимых композиторов, например, Чайковский, Шопен, Рахманинов, а также классики, особенно, Моцарт. Это, конечно, оказало на меня влияние. В более раннем возрасте я любил играть Рахманинова и Бетховена. Наверное, через этот репертуар проходят все пианисты, Америку я тут не открою.
— Как ученики Лебензон сейчас живут после ухода педагога? Собираетесь ли вы?
— Да, мы довольно часто собираемся, может не все сразу, а частью. Но традиция собраний класса, на которых мы друг другу исполняем фортепианные произведения, обсуждаем их совместно и просто общаемся, до сих пор существует, как и во время обучения. Такая практика у нас была после летних каникул, когда все ученики готовили самостоятельно к исполнению что-то специально для такого концерта класса. И все очень волновались, потому что нужно было не оплошать.
После того, как не стало Мери Симховны, конечно, мы очень опечалились, но сейчас я чувствую, что все окрепли, и это не только моё мнение, об этом как раз говорили недавно на таком собрании. Эта утрата заставила мобилизовать наши внутренние силы. Все будто стали взрослее, собраннее, профессиональнее. Оформились как личности, как исполнители. Теперь каждый из нас — самостоятельный музыкант со своей точкой зрения, своим амплуа, твёрдо стоящий на ногах. Большинство преподают и двигаются в этом направлении. Мери Симховна будто прорастает в нас. Многие отмечают это. Поэтому мы двигаемся и развиваемся дальше.
-Те ребята, кто не успел доучиться у нее, куда попали?
— Они распределились между учениками, теми, кто уже преподаёт в спецшколе и консерватории.
— Чувствуете ли вы, что иногда копируете уроки Мери Симховны или наоборот, вносите своё?
— Даже если я и копирую, то делаю это непроизвольно. В любом случае, есть понимание того, что копирование такого педагога как Мери Симховна не приведёт ни к чему положительному. Масштаб её личности, её индивидуальность не поддаются никакой имитации. Конечно, когда сталкиваюсь с определёнными задачами, то вспоминаю аналогичные ситуации из её уроков, её советы, наши беседы, мысленно задаюсь вопросом: «Как бы Мери Симховна поступила?». Хотя последнее относится не только к области фортепианного музицирования, а ко всем аспектам жизни. Привношу ли что-то своё? Может быть. Специально не отслеживаю этот момент, но если что-либо предлагаю своим ученикам, то стараюсь действовать осторожно и осмотрительно, по возможности опираясь на авторитетные источники.
— Удалось приспособиться к преподаванию в современных реалиях?
— К дистанционному обучению отношусь довольно скептически. Мне пока не удавалось научиться быть эффективным в таком формате.
— Нет ли у вас очередного желания уехать за границу?
— Нет, такого желания нет, даже не задумываюсь об этом. Здесь хватает работы.
— Такое ощущение, что у нас в России дела культурные идут бодрее, чем за рубежом, согласны?
— Не знаю, как за рубежом, но то, что сейчас в нашей стране есть, что делать музыканту – это точно. Есть запрос у зрителя, а у меня желание поделиться с ним своим творчеством. Мне кажется, что возникшие рамки плодотворно сказались на общем состоянии культуры в России. Внутри будто начало всё закипать и вертеться. Работы очень много интересной и, я надеюсь, плодотворной.
— Интересна ли вам тема исполнения музыки современных композиторов?
— Я принимал участие в концерте, посвящённом творчеству нашего сибирского композитора — Александрова Ильи Ивановича. Отдельного интереса погружения в современную музыку у меня нет. Я больше тяготею к музыке классической эпохи. В качестве общего развития послушать, что происходит в творчестве современников, я готов, но пока не более.
— Любопытно, что в музыкальных вузах в программе нет произведений современных композиторов. При этом интересной музыки достаточно много, но чтобы её разобрать, необходим набор определённых знаний и навыков, и, конечно, погружения это тоже требует.
— Что касается программ в консерватории, то, действительно, мы играем Шостаковича, Губайдулину, Щедрина, но всё давно далеко ушло вперед. Есть пианисты, кто посвящает этому направлению всё своё исполнительское творчество, ищет что-то новое. Но я заметил такую тенденцию, что те, кто полностью фокусируются на современной музыке, а классику отодвигают в сторону, возможно, что-то и недополучают в итоге. Это моё субъективное ощущение и впечатление. Но если говорить за себя, то сейчас хочется углубиться в классику и там искать.
— А в литературе тоже классика?
— Да, русская. В последнее время я очень увлёкся Гоголем. Мне нравится его язык, атмосфера Украины, которая так вкусно им описывается. Я перечитал «Миргород», «Тараса Бульбу», хочу освежить для себя «Вечера на хуторе близ Диканьки».
— Читаете книги или слушаете?
— Книги для меня существуют только бумажные, со слегка желтоватым оттенком страниц, чтобы была шершавая, но твёрдая обложка, немного пошарпанная, с запахом типографской краски.
— Вы уверены, что вы родились именно для нашего времени?
— Мне кажется, в любом времени можно чувствовать себя комфортно.
— Вы очень академичный.
— Не мне судить.
— А как у вас с новыми технологиями?
— Я пользуюсь, но это всё как-то сложно для меня. В отличие от моей супруги, которая использует какие-то подписки, новые IT возможности. Она очень мобильно манипулирует этими вещами и хорошо ориентируется в них. А для меня проблемой является даже регистрация на современных интернет-ресурсах. Проще взять ручку и бумагу, написать и поставить подпись.
— Доктора говорят, что это полезно, активно работает мозг, когда мы пишем, а не печатаем. Кстати, музыкант – это ведь такой универсальный солдат. Наверное, если он не будет умён, образован во многих областях искусства, философии, то и сказать ему будет в музыке нечего.
— Я с вами полностью согласен, но я такое же мнение слышал про архитекторов. Что они, чтобы что-то создавать, должны очень тонко и точно разбираться во многих областях знаний – искусства, науки. А то, что касается музыкантов, то действительно, чтобы ты мог сам что-то дать своему слушателю, то должен обладать этим, чтобы до этого кто-то в тебя это вложил. Во время обучения было само собой разумеющимся читать о произведении, которое изучаешь, о композиторе, его написавшем, а также понимать, в какую историческую эпоху оно было создано. Но к этому всему наш педагог часто рассказывала интересные факты, о которых где-то прочитала. Мери Симховна щедро делилась с нами этими знаниями.
— Поделитесь планами.
— Пока они на короткую перспективу. Сейчас есть программа действий на февраль-март. Есть планы отдыха летом. Очень хочется попасть на Алтай.
— Досуг в этих красивых местах специфический.
— Хочется уехать подальше и пообщаться с природой. На гору забраться, в пещере побывать. Забыться ненадолго от городской жизни. Алтай – место силы, у него своя живительная магия.
— Спасибо, Лев, за беседу. Желаю, чтобы все ваши планы осуществились.
Автор — Оксана Гайгерова для журнала «PianoФорум» 2022 год.
Фото — Юлии Поповой
Благодарим Новосибирскую государственную филармонию за предоставленную возможность беседы с артистом
