Н. Цискаридзе
– Николай Максимович, в книге Ариан Дольфюс о Нурееве «Неистовый гений» достаточно подробно описывается его разрыв и скандал с Парижской оперой, с Бежаром, Пети и так далее. Так чья правда правдивее – его или труппы против него? И почему он сначала позвал, а потом уволил Аллу Осипенко?
– Вы знаете, о взаимоотношениях Аллы Евгеньевны с Рудольфом Хаметовичем я вообще не знаю. А что касается того, кто прав…
Я знаю о незыблемых правилах в Парижской опере, и они прописаны. У них, как у нас, не может быть, что сегодня директор хочет и завтра тебя сделали… Все знали, что этот юноша Кеннет Грев, который был, так скажем, фаворитом Рудольфа Хаметовича, он появился в Парижской опере и стал танцевать «Лебединое озеро», и это все «проглотили», потому что он был приглашенный. Но Нуреев захотел его возвести в ранг этуалей и здесь все возмутились.
Дело в том, что в Парижской опере есть пять градаций: кордебалет, корифеи, сюжеты, первые танцовщики и только потом этуали. И для того, чтобы перейти из кордебалета в корифеи, надо сдать экзамен, у них каждый декабрь есть экзамены. Это происходит при полном зале, вход бесплатный, в комиссии, которая переводит из ранга в ранг, сидят звезды Парижской оперы, дирекция, представители профсоюзов и несколько, четыре или пять, человек, сидит со стороны, из разных компаний или известные балетмейстеры. Аплодисменты в этот день запрещены. Исполняют по две вариации: одна обязательная и одна по выбору.
И известно, что, например, из кордебалета в корифеи есть четыре места, из корифеи в сюжеты, допустим, пять мест, а из сюжеты в танцовщики – два и так далее. И только, когда ты все это прошел, уже будучи первым танцовщиком, ты можешь стать этуалью за роль, за исполнение какой-то роли. Но это дается при согласии директора балета и директора театра. А так, что ты привел мальчика или девочку со стороны и сделал этуалью, – это не в Парижской опере.
Это театр, где прописано все, там очень жесткие, жестокие правила, я уже про это говорил много раз, там даже репетиции даются с учетом мнения участвующих. Если ты этуаль и даже если ты танцуешь второстепенную роль, а главную роль танцует кто-то из сюжетов, то ты будешь решать: во сколько репетиция, в какой последовательности она пойдет и так далее. Потому что твое положение в театре гораздо выше. И там все так. В 42 года – до свидания, в 65 лет – до свидания. Нет такого, что половина труппы педагогов – это очень взрослые люди, которые вообще ничего не делают, постоянно болеют, а потом только интригами занимаются.
Да, такие, как Семенова, Уланова, Фадеечев – они одни в мире и их повторить нельзя. То же самое, что было и в Мариинке: Кургапкина и Моисеева – заменить нельзя, нет других. Кекишева – одна такая.
Потому в Парижской опере эта ситуация с Нуреевым была такой. Он сказал, что хочет, чтобы этот юноша… а те сказали – нет и сели на пол (забастовка), как принято во Франции. Нуреев написал заявление об уходе и ему его подписали.
«Она была моим кумиром и я обожал ее»
Сильви Гиллем
– Николай Максимович, с какой балериной вам хотелось бы станцевать, но так и не удалось?
– Таких не было…
– А с Сильви Гиллем никогда не хотелось?
– Нет, не хотелось. Она была моим кумиром и я обожал ее именно на сцене. Мне не нравились ее партнеры очень сильно, кроме Лорана Илера. Вот с Илером я считал, что все идеально. Вообще во французском балете для меня есть только две пары и для меня они абсолютный эталон – это Гилен Тесмар с Микаэлем Денаром и Сильви Гиллем с Лораном Илером, это было всегда красиво, это были настоящие спектакли.
А Сильви Гиллем перебивала всех мужчин, просто «уничтожала», с ней вообще никому не надо было вставать рядом.
Мы как-то с ней занимались в одном зале, мне было двадцать с чем-то лет, и я, увидев, как мы даже просто стоя рядом выглядим, понял, что мы не были бы гармоничным дуэтом на сцене, это были бы два человека, которые невольно перетягивали бы друг у друга канат.
Она была моим кумиром и я ей абсолютно честно об этом сказал, когда она танцевала последний спектакль в Японии. Я специально для этого прилетел туда, и она, увидев меня, сказала: «Я знала, что ты приедешь», ну потому что она знала, что я безумный ее поклонник. Я тогда расплакался, это было первое января, когда мы праздновали Новый год, и она меня спрашивает: «Почему ты плачешь?», а я говорю: «Понимаешь, когда я ушел со сцены, я спокойно с этим расстался, а вот сегодня я понял, что закончилась эпоха». И это было так грустно в тот момент, что все закончилось, что серьезных артистов на сцене раз-два и все.
– Ну это точно так же как и многие переживают, что вы не танцуете…
– Да, но, к сожалению, театральное искусство – актуально, когда оно свежо, и не только балетное, но и драматическое, какое угодно. «Рыба не бывает второй свежести», давайте вернемся к Булгакову, ну не надо играть Джульетту после определенного возраста.
– Но ведь в драматическом можно хоть какие-то роли играть…
– Я и играю, я повторяю, что могу очень много выходить на сцену, но эти люди, которые держат власть, – боятся артистов с именами, артистов с мнением. Вот слава богу, что я играю роль Симоны в «Тщетной предосторожности» с одним составом, с Анжелиной Воронцовой и Ваней Зайцевым.
Но даже когда я играю с другими составами, у этих артистов есть ко мне достаточно большое уважение, мы всегда очень быстро находим общий язык, тем более у меня никогда нет времени долго и много репетировать. У нас сделанный спектакль, и мы от него не отходим, мы все вместе его учили, так скажем.
А если я приду играть роль в какой-то классический спектакль и увижу, что моя «дочка» или «внучка», смотря кого я буду изображать, делает что-то не то, конечно, я же могу «открыть рот». А кто рядом со мной может его открыть на сегодняшний момент? Очень мало кто из этих репетиторов, я же очень быстро его закрою.
Есть, конечно, и сегодня большие мастера, и, например, никогда в жизни я бы при Фадеечеве не сказал ничего, потому что для меня его мнение – было главным.
