Большая удача для новосибирцев и гостей нашего города слышать и видеть на сцене НОВАТа одну из ярчайших певиц своего поколения, обладающую сильным, выразительным меццо-сопрано красивейшего тембра. Ксения ‒ солистка Большого театра России, ей рукоплескали зрители ведущих театров мира, среди которых Королевская опера Ковент-Гарден, Парижская национальная опера, дрезденская Земпер-опера, Опера Штутгарта, Большой театр Женевы, Цюрихская опера, театр Ла Монне (Брюссель), театр Маэстранца в Севилье и другие. Ксения Дудникова принимала участие в фестивале Арена ди Верона, где исполнила партию Кармен, Зальцбургском фестивале. С новосибирской оперой певицу связывает несколько творческих сезонов: она поет на сцене НОВАТа с 2018 года, а в 2021 году артистка стала штатной солисткой нашей труппы и всегда находит возможность выступить на сибирской сцене, несмотря на свою востребованность в российских и зарубежных театрах.
Ваше сотрудничество с Новосибирским театром оперы и балета началось в 2018 году. Дебют на Большой сцене нашего театра состоялся в партии Амнерис в вердиевской «Аиде». Сейчас уже несколько сезонов вы ‒ штатная солистка нашего театра, а какие впечатления у вас сохранились от самой первой встречи с сибирской сценой?
Помнится, на тот момент я еще не видела таких больших сценических пространств, поэтому впечатление было несколько обескураживающее. При первой встрече с сибирской сценой не сразу появилось понимание, как здесь петь, как наполнить этот зал, как донести до публики все, что заложено в музыке, в моей партии. Ведь в каждой работе есть много нюансов, и в той же партии Амнерис я всегда стараюсь находить какие-то новые средства выразительности, новые краски. И сначала было непонятно, как работать с таким пространством, как донести до зрителя всю глубину, всю красоту музыки, словом, все, что хотелось бы показать в этой роли. Поэтому был некоторый испуг, но в процессе работы я смогла оценить все преимущества этой сцены. Более того, сейчас, когда мне говорят, что мой голос в последнее время раскрылся, что я «распелась», я абсолютно уверена, что это произошло в том числе благодаря сцене новосибирского театра. У меня есть стойкое ощущение, что именно здесь у меня происходят некие инсайты: раз ‒ и открываешь что-то новое. Словом, на этой сцене я получаю новые знания, в том числе и о себе: о своем голосе, о своих возможностях.
Давайте поговорим о вашем пути к успеху на оперной сцене, который совсем не был легким и беспрепятственным. Расскажите, как все начиналось.
Событий много, поэтому получится только тезисно рассказать. Вы верно сказали, что все складывалось не так просто, но, несмотря на все тернии, я считаю себя счастливым человеком, поскольку всегда чувствовала то, что называют «рука судьбы». Нисколько не слукавлю, если скажу, что какие бы препятствия не возникали, даже в ситуациях, которые казались безвыходными и безнадежными, у меня всегда получалось сделать шаг в нужном направлении. Порой, когда казалось, что не осталось ни единого шанса, обстоятельства так или иначе подталкивали меня в ту ‒ порой очень узкую ‒ щелочку, которая вела к нужной цели. Я это очень четко ощущаю в своей жизни.
У меня не было каких-то волшебных открытий, как бывает, когда человек вдруг захотел петь. Я пела, сколько себя помню, с самого раннего детства. Еще в детском саду в самых простых детских песенках мой голос уже проявлялся. И позже, в музыкальной школе, куда я поступила на фортепианное отделение, когда наша семья еще жила в Узбекистане, было понятно, что голос есть, он растет, что есть некая музыкальная выразительность. Так сложились обстоятельства, что наша семья вынуждена была переехать в Россию, в Краснодарский край. В Ейске я тоже пошла в музыкальную школу, хотя для родителей в материальном плане это было довольно тяжело: дополнительные расходы на дорогу и прочие траты. У ребенка в такой ситуации должно быть очень сильное желание заниматься музыкой. Мне было 11 лет, у нас был семейный совет, на котором мама и папа решали, стоит ли отдавать меня в музыкальную школу или можно обойтись без этого, сэкономить. Как сейчас помню, как рыдала, убеждая родителей, помню свои слова, что не могу жить без музыки, что это единственное мое спасение от всей этой суеты. И в итоге родители согласились, и я снова стала заниматься по классу фортепиано. Школа находилась довольно далеко от нашего дома, дорога отнимала много времени, поэтому пришлось договариваться с преподавателями о специальном расписании учебных занятий: нужно было впихнуть в три моих учебных дня все занятия, какие только можно, а обучение на отделении фортепиано подразумевает множество предметов ‒ сольфеджио, музыкальную литературу и много чего еще. И хор, конечно. Но на фортепианном отделении хор всегда носит несколько отвлеченный характер. Вообще, принято считать, что класс фортепиано в музыкальной школе ‒ самое элитное отделение, а хоровое отделение, которое тоже было в школе, меньше ценится. У меня получалось неплохо играть на фортепиано, но, скажем прямо, звезд с неба не хватала, и каких-то выдающихся достижений у меня здесь не было. Мой педагог вошла в наше положение, и для того чтобы сделать мое расписание по просьбе родителей удобным для меня, договорилась с заведующей кафедрой хорового отделения, чтобы я ходила не на общий хор, как обучающаяся на фортепиано, а на спецхор. Педагог хора меня прослушала, данные ее устроили. И с того момента мои занятия проходили уже на двух отделениях: играла на фортепиано, сдавала все необходимые экзамены, но с большим удовольствием бежала на хор. Школа в Ейске очень сильная, учащиеся часто выступают на различных конкурсах ‒ зональных, краевых, и вот перед одним из таких конкурсов хормейстер нас всех прослушивала, поскольку для конкурсного выступления нужна была солистка. Мы пели что-то из современного материала, а когда очередь прослушиваться дошла до меня, педагог мне говорит: «Все хорошо, но, понимаешь, нужна академичность».
Я начинаю петь так, как, на мой взгляд, она требует. И тут она очень удивляется и спрашивает: «Как это у тебя получилось?» Оказалось, что у меня от природы поставленный голос. И педагог начала со мной заниматься, на конкурс в итоге я поехала не только как солирующая артистка в хоре, но и как самостоятельная солистка, заняла призовое место. С этого момента педагогам и мне самой стало понятно, что моей направленностью станет академический вокал. Но не могу сказать, что в семье поддерживали мое стремление профессионально заниматься музыкой. В основном у нас в семье все выбирали «настоящие профессии» ‒ врач, учитель, инженер, а к профессии музыканта относились как к чему-то несерьезному. Но, тем не менее, я настояла на своем и после окончания школы в сопровождении мамы поехала поступать в Краснодарское музыкальное училище имени Римского-Корсакова. Тогда родители не решились отпускать меня дальше Краснодара одну в таком довольно раннем возрасте. И здесь не обошлось без сложностей. Поступить в музыкальное училище девочке со стороны, из простой семьи, без денег и связей, девочке, которая не занималась с нужными педагогами, было, прямо скажем, невозможно. И я не поступила. Но мама решила, раз уж мы приехали, нужно попытаться еще куда-то поступить. И мы направились в Краснодарский музыкально-педагогический колледж. Здесь все сложилось успешно, а после окончания колледжа вместе с еще несколькими ребятами мы решили ехать в Москву. Конечно, моей мечтой было поступить в столичный вуз: в ГИТИС на курс Дмитрия Бертмана или Александра Тителя, поскольку у каждого из них свой театр и их студентам можно надеяться в него попасть. Но в ГИТИС поступить не удалось, да и Бертман с Тителем не набирали курс, когда я поступала. Мы с ребятами решили продолжить попытки в других вузах ‒ в Гнесинке, в Институте культуры, а вот пробовать поступать в консерваторию мы тогда не осмелились, поскольку считали, что для этого нужен другой уровень подготовленности. В Московский институт культуры в итоге я поступила, но учиться там не стала, чем вызвала гнев своих родителей. В какой-то момент в институте, увидев педагогов, оценив учебную программу, я поняла, что не хочу довольствоваться малым ‒ тем, что мне само плывет в руки, осознала, что хочу большего, хочу самого лучшего и буду этого добиваться. Я твердо решила остаться в Москве, найти работу и пробиваться. И первый год жизни в Москве был очень тяжелым. Поскольку я уже немного повращалась в музыкальной среде, мне порекомендовали обратиться к педагогу Вячеславу Николаевичу Осипову, который был солистом Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Так в моей жизни в первый раз прозвучало название этого театра. Занятия у Вячеслава Николаевича начинались рано ‒ в восемь утра. Для меня это было достаточно сложно, поскольку нужно было еще и работать. Мы втроем снимали квартиру. Чтобы как-то выживать, устраивались в самые разные места, работали курьером, дворником… И здесь необходимо сказать слова признательности Вячеславу Николаевичу, поскольку ‒ сейчас, я думаю, можно об этом говорить ‒ он как-то проникся к моей ситуации и со мной занимался бесплатно, хотя остальные платили за занятия. И как-то раз на таком утреннем уроке он меня задержал до момента, когда остальные ушли, мы начали заниматься, и тут он внезапно спросил: «Ты что, не высыпаешься? Где работаешь?» Я рассказала, что работаю курьером, бегаю по всей Москве, устаю. Вячеслав Николаевич посочувствовал и устроил мне прослушивание в хор театра Станиславского. И с этого момента начался новый этап моей жизни: первые приличные заработки, некоторая стабильность. Я продолжала заниматься и однажды снова почувствовала, что хочу двигаться дальше. По совету Вячеслава Николаевича решила поступать в музыкальное училище при Московской консерватории. И здесь я тоже ощутила присутствие той самой «руки судьбы»: достаточно было это предложение услышать, как появилось внутреннее убеждение ‒ да, надо идти. Поступила на бюджет, попала к прекрасному педагогу Глафире Серафимовне Королевой, артистки из «старой гвардии» Большого театра. Заниматься с ней было очень комфортно, поскольку у нее самой голос ‒ прекрасное контральто. Кроме того, она никогда активно не вмешивалась в сам мой голос, только аккуратно направляла и указывала на откровенные шероховатости. Мне, вообще, везло с педагогами: ни один из них глобально не вмешивался в мой голос и ничего не ломал. И вот Глафира Серафимовна как-то сказала, что пора мне в консерваторию поступать. И я поступила на бюджет. Поскольку Глафира Серафимовна дружила с Кларой Григорьевной Кадинской, преподавателем консерватории, ей она меня и передала, как говорится, «из рук в руки». И наступило время, которое сейчас вспоминается как пять совершенно счастливых лет моей жизни. Хор, конечно, пришлось оставить и сосредоточиться на учебе. И здесь никаких проблем у меня не было. Клара Григорьевна совершенно замечательный человек и великолепный педагог, она тоже не вмешивалась в саму «химию» моего голоса, деликатно направляла меня в нужное русло: где-то попридержать звук, где-то попробовать удлинить дыхание… Все очень бережно. На третьем курсе я уже почувствовала в себе силы перейти на следующий уровень и решиться на прослушивание в театре. В молодежной программе Большого театра я прошла до последнего тура, но меня не взяли. Я была очень расстроена, а Клара Григорьевна просто изумилась: «Как это возможно? У вас такое меццо ‒ и не взяли?» Она никогда ни за кого из учеников не просила, но здесь была настолько удивлена, что обратилась прямо к Маквале Филимоновне, спросила, что же, собственно, произошло. Мне предложили прослушаться еще раз, но уже осенью, поскольку в программе было несколько кандидатов на отчисление. Меня, могли бы взять на их место. Но тут уже и я сама не захотела. К тому же меня пригласили в театр Станиславского, в труппу которого в итоге меня приняли. Конечно, здесь были свои сложности, но уже с приятием коллектива: артистка хора вдруг становится солисткой. Сложная история, но такие моменты бывают почти в каждом творческом коллективе. Конечно, со временем все это сгладилось и коллектив театра Станиславского я очень люблю, со многими ребятами дружу, они меня всегда очень поддерживают. Начинала я с самых маленьких партий, но со временем Александр Борисович Титель решил, что я созрела до более серьезных ролей. Он доверил мне мою первую значительную партию Дорабеллы в «Так поступают все» Моцарта. Эта партия мне давалась очень тяжело, поскольку она мне совершенно не по голосу. Неправда, что любой голос может петь абсолютно все. У каждого голоса собственная специфика, своя, так скажем, специализация. Если ты поешь «свой» репертуар, то, я уверена, это служит залогом качественного вокала и профессионального долголетия. И есть такой материал, за который я никогда не возьмусь. Так вот, я долго мучилась с партией Дорабеллы, в это время пела, конечно, и другие оперы. А потом происходит какое-то волшебство, по-настоящему счастливый случай. Приезжает Питер Штайн ставить «Аиду» в нашем театре. Амнерис поет прекрасная солистка Лариса Андреева, но второй Амнерис в театре на тот момент не было. Питер Штайн решает искать вторую солистку на эту партию. В театр Станиславского, мне кажется, тогда пришли на прослушивание все меццо-сопрано Москвы. Режиссер никого не выбрал. В какой-то момент в режиссерском управлении театра и мне предложили прослушаться, что называется, «в порядке бреда». Меня спрашивают: «Сможешь ты за три дня подготовить хотя бы дуэт с Радамесом?» Я ответила, что выучить наизусть не смогу. Мне было страшно, но я пришла. Так по-школьному открыла ноты и на плохом итальянском начала петь партию, которую учила буквально накануне. И Питеру Штайну понравилось! Он захотел со мной работать. И сказал, что хочет работать со мной и в будущих своих проектах. Так что Амнерис ‒ краеугольная партия в моей карьере, именно благодаря этой работе я заявила о себе как о серьезной артистке. Эта партия, можно сказать, открыла мне широкую дорогу в оперном мире. После Амнерис мне начали предлагать партии, которые, казалось бы, на тот момент были мне не по возрасту: Марфу в «Хованщине» театра Станиславского, Кармен в екатеринбургском театре. Потом и Питер Штайн выполнил обещание и пригласил меня в Большой театр на свою постановку «Осуждения Фауста» ‒ сложнейшей оперы-оратории Берлиоза. Когда я спела Марфу в «Хованщине», Дмитрий Юрьевич Вдовин из молодежной программы Большого театра, помнивший меня еще с прослушивания, познакомил меня с Аланом Грином, ставшим моим агентом. Алан согласился работать со мной, даже не услышав, просто доверившись мнению Дмитрия Юрьевича. А этот период у меня в жизни был таким насыщенным всевозможными событиями, что некогда было даже задумываться о какой-то международной карьере, тем более у меня на руках был маленький ребенок. Признаться, я даже не знала, кто такой Алан Грин. Когда кому-то из коллег об этом говорю, они смеются. Сотрудничество с Аланом у нас развивалось очень быстро, он послушал «Осуждение Фауста» со мной, «Кармен» в Екатеринбурге. И вот что это, если не перст судьбы? Я ведь человек далекий от выстраивания каких-то карьерных стратегий, установки связей с «нужными» людьми. Рада бы научиться этому, но не дано. Мне просто судьба всегда дает шансы, а я каким-то чудом оказываюсь к ним готовой.
Помните ли вы свое выступление, на котором впервые ощутили свою связь с залом, почувствовали власть своего голоса над слушателем?
Наверное, это была как раз партия Амнерис. Я долгое время побаивалась сцены. Все мы, артисты, через это проходим ‒ через дрожь в коленках, через сердцебиение. Но я помню, что в консерватории те произведения, которые мне особенно нравились, я исполняла на публике с огромным удовольствием. Все мои однокурсники удивлялись: «Как это ты не боишься?» А я уже тогда поняла, что когда ты поешь и сосредотачиваешься на своем голосе, на том, как у тебя получается твое любимое произведение, когда ты в моменте моделируешь что-то новое, чтобы добиться максимальной выразительности, отпадают все лишние эмоции, страхи и переживания. И ты получаешь чистейшее наслаждение. В этом и заключается, мне кажется, секрет успеха и профессионального роста. Именно это помогает достичь решения нашей актерской сверхзадачи ‒ через искусство повлиять на человека, утешить страждущих, исцелить душу.
Вы уже говорили, что в последние годы ваша творческая жизнь очень насыщенная. Расскажите, пожалуйста, о самых памятных событиях и проектах.
Конечно, это самый первый мой зарубежный контракт. В лондонском театре Ковент-Гарден у меня был дебют в партии Буйонской принцессы в опере Чилеа «Адриана Лекуврер» в постановке с великолепной Анджелой Георгиу. В тот момент я понимала, что нужно хватать от нее все, что возможно: слушать, смотреть, впитывать. Вообще, я очень люблю учиться у своих коллег. Поначалу я очень стеснялась к ней подойти, но потом Анджела сама обратилась ко мне, мы начали общаться, и она оказалась просто потрясающим человеком: открытым, искренним, искрометным. Мы здорово сработали, и проект был просто замечательным.
Вообще, было много интереснейших проектов. К примеру, «Аида» в Парижской национальной опере. Мы пели с Сондрой Радвановски, Йонасом Кауфманом, Людовиком Тезье. Это было во время пандемии, условия были очень жесткими. Нетривиальная постановка, сложнейшее режиссерское решение Лотте де Бер, которое непросто поддается зрительскому восприятию. Невероятно интересная постановка и феноменальная Сондра Радвановски, которую я тоже жадно слушала, впитывая каждый звук, каждый нюанс.
Конечно, «Кармен» на Арена ди Верона. Там я пела уже после новосибирского театра, зал которого меня просто потряс. Но Арена ‒ это нечто совершенно грандиозное, с этим пространством ничто не сравнится. Рассчитана она на шестнадцать тысяч зрителей. Понятно, что полностью она не бывает заполнена, но все-таки зрителей очень много. Условия сложнейшие: огромное открытое пространство, ветер подул ‒ и ты уже оторван от оркестра, поешь, как в открытом космосе. Схема такая: спектакль начинается в девять вечера, если погода хорошая ‒ весь спектакль идет как обычно, если начинается дождь, то оркестр прерывается, музыканты уходят. Если в течение получаса дождь прекращается, оркестр возвращается и спектакль продолжается ровно с того места, на котором прервался. Если дождь не заканчивается, спектакль отменяют. К тому же фестиваль Арена ди Верона обычно проходит в августе, в самое жаркое время: и зрители, и артисты не выдерживают. Я там пела восемь спектаклей! У меня сменились три Хозе. Сейчас я понимаю, что реально ресурсы позволяют там спеть максимум три спектакля. Вот такой опыт у меня был. Я надеюсь, что достойно справилась.
Из последнего ‒ «Трубадур» Верди в театре Лисео в Барселоне. Я пела Азучену, Манрико ‒ Витторио Григоло, изумительный певец, замечательный партнер и прекрасный человек.
И напоследок расскажите, как складываются ваши отношения с нашей сибирской публикой?
Публика здесь искушенная. Это неудивительно: новосибирский театр всегда был значимым в нашей стране, одним из ведущих коллективов. Так получилось, что на определенном этапе моей карьеры в Музыкальном театре Станиславского репертуара для меня стало мало, и я приняла решение уходить. И тогда Дмитрий Михайлович Юровский предложил мне стать солисткой Новосибирского театра оперы и балета. В тот же момент мне поступило приглашение в труппу Большого театра. Я не смогла отказаться от новосибирского театра, который очень люблю, поэтому стала солисткой двух театров. Новосибирская сцена для меня сокровенная, здесь я многому учусь, отдыхаю здесь душой. Публика прекрасная, она знает и любит музыку. Это заставляет все время держать марку, всегда быть в тонусе. Я очень люблю это чувство, тем более наша профессия нас к этому обязывает. В своей работе артист всегда должен отвечать ожиданиям зрителя. И моя актерская совесть не позволяет мне делать что-то вполсилы, на какой бы сцене я ни пела. Но, повторюсь, новосибирская сцена для меня сокровенная, я ее люблю и я ей искренне благодарна за все, что она мне дала, открыла во мне самой, в моем голосе. Не покривлю душой, если скажу, что это мой второй дом.
Фото Евгения Иванова. На обложке Любаша опера «Царская невеста» Римского-Корсакова
