— Лев, вы выпускник легендарного класса профессора Мери Симховны Лебензон, которая почти 60 лет преподаёт в Новосибирской государственной консерватории имени М. И. Глинки. Мери Симховна является носителем Московской фортепианной школы (прим. — Мери Лебензон закончила Московскую консерваторию у профессора А. Б. Гольденвейзера), она за все эти годы выпустила огромную плеяду учеников. И дело даже не в количестве, а качестве их обучения. Класс Лебензон всегда отличался от всех остальных: безупречным исполнением, пониманием смысла музыкального произведения, каждый, даже самый маленький ученик обладал своей индивидуальностью — всё это сочеталось с отличной фортепианной техникой и хорошо поставленным пианистическим аппаратом. Сейчас уже с уверенностью можно сказать, что Мери Лебензон — не просто имя, а это высококачественный бренд фортепианного факультета Новосибирской консерватории. Вы, как её ученик, расскажите, в чём заключается её педагогический феномен?
— Лев Терсков: Мери Симховну отличает, на мой взгляд, несколько черт. Во-первых, это очень строгое отношение к себе, к своему делу и, как следствие, ко всем своим студентам. Она никогда не даёт слабины, поблажек. В её классе идёт постоянный процесс развития и самосовершенствования, который не все выдерживают, кто-то уходит, но те, кто остаются, продолжают дальше биться. Ещё одна черта Мери Симховны, это честность. Очень часто на её уроках, особенно в начале обучения, студенты, ученики чувствовали себя не очень комфортно. Нас будто видели насквозь, поэтому скрыть то, что кто-то что-то не доучил было невозможно. Отношение было бескомпромиссным для всех, но, разумеется, с любовью и уважением к нам. Работа строилась всегда для достижения определённого результата, и, когда, казалось бы, предел достигнут, то нужно было прыгнуть ещё дальше.
— Вы так работали над каждым произведением в учебной программе или были проходящие?
— Не было ничего проходящего, ни одной ноты, везде добивались максимально качественного результата исполнения.
— А, как вы говорите, что она вас «видела насквозь» — это касалось и глубины дарования, индивидуальности ученика?
— Да, но она давала возможность развиваться естественным путём. Индивидуальность Мери Симховна не пыталась оградить, а наоборот, давала и даёт ей возможность распуститься. Поэтому в её классе ученики все такие разные. И это, мне кажется, очень ценно.
— А в репертуарном смысле — вы учились на определённых фортепианных произведениях или старались играть то, что именно вам ближе?
— У Мери Симховны есть ряд любимых композиторов, например, Чайковский, Шопен, Рахманинов, а также классики, особенно, Моцарт. Это, конечно, оказало на меня влияние. В более раннем возрасте я любил играть Рахманинова и Бетховена. Наверное, через этот репертуар проходят все пианисты, Америку я тут не открою. Но сейчас я очень заинтересовался Моцартом, хотя, буквально, еще пару лет назад я многое не понимал и не принимал в его музыке, кроме самого признанного факта, что это гениальный композитор.
— В сети есть запись 2016 года, где вы исполняете вместе с Новосибирским филармоническим камерным оркестром под управлением Алима Шахмаметьева И. С. Баха Клавирный концерт №5 фа-минор. Баха в основном считают прекрасным полифонистом, написавшим гигантское количество произведений. Меня поразила ваша трактовка второй части. Слушая эту музыку, понимаешь, каким трогательным и нежным мелодистом был Бах. Как вы сами относитесь к этому композитору?
— Я соглашусь с вами. Его музыка: не столпы гармоний или линии, которые создают полифонические вертикали, а прежде всего мелодии, которые подвластны человеческому голосу, да и должны исполняться человеческим голосом. Наверное, от этого я отталкиваюсь, когда обращаюсь к музыке Баха.
— Вы преподавали в нашей консерватории. Это, в общем, большая честь попасть сразу на кафедру специального фортепиано.
— Да, я отработал там 2 или 3 года. Но на тот момент я был не готов к педагогической деятельности. Мне оказалось не очень комфортно работать в этом качестве. Хотя я старался, много читал и интересовался. Но, видимо, ещё не созрел.
— Какую музыку вы больше любите играть — сольную, ансамблевую?
— Я это рассматриваю не в категории «нравится не нравится», а с точки зрения полезности. К примеру, камерную музыку играть очень важно. Это позволят тебе открыть какие-то истины, которые невозможно понять только в сольных произведениях. Так же и в концертмейстерской деятельности, хотя её многие не любят. Но, когда ты аккомпанируешь певцам, например, то ты можешь услышать то, что тебе потом будет полезно и в сольном исполнительстве. Это качественно обогащает и в репертуаре, и в стилистике, делает разнообразнее твой музыкальный язык. Мне кажется, что необходимо сочетать все виды: играть в составе камерного ансамбля, сольно или как концертмейстер. Кстати, по-настоящему хороших концертмейстеров очень мало, они на вес золота.
— Фортепиано — это инструмент-оркестр, как его ещё называют. Не было мысли стать дирижёром?
— Да, я хотел и хочу. Сейчас всё сложно, в будущем хотелось бы найти наставника, чтобы научиться. И, предположим, выучиться можно, но где потом эти знания применить? Пианистов много, они как-то находят себе занятие. А вот у дирижёров, мне кажется, конкуренция выше.
— Но ведь есть очень яркий пример — А. М. Кац, который создал свой оркестр, пройдя все сложности, покинув столицу, приложив максимум усилий как профессиональных, так и волевых, и физических даже. Его не раз приглашали работать в столичные оркестры и за рубеж. Но он остался со своим детищем. И этими успешными плодами его труда мы наслаждаемся до сих пор, слушая музыку в исполнения Новосибирского симфонического оркестра. А если посмотреть на это с той стороны, что где-то в нашей стране совсем нет оркестра, и нужно его создать? Этот путь очень сложен, но возможен…
— Как один из сценариев — это вариант развития событий.
— Расскажите, как вы оказались в Китае?
— Нас с супругой пригласил Игорь Демченков — тоже бывший ученик Лебензон. Как нам было сказано, что открывается новая академия музыки (правда, китайцы не видят разницы между музыкальной школой или академией, на их взгляд, это одно и то же), и они набирают преподавателей. Мы приехали окрылённые, с большим желанием совершить педагогические подвиги. Условия предоставили очень хорошие: не нужно было платить за приличное жильё, у самого, только что выстроенного, музыкального образовательного заведения была очень хорошая база. Это и отличные инструменты, классы, техническая оснащённость, чтобы за этими инструментами ухаживать и поддерживать правильную температуру и влажность в помещении.
— Кто приходил учиться в эту академию?
— Преимущественно, это был детский контингент. Приводили детей и в 4, даже в 2 года, хотя ребёнок ещё толком ничего не понимал, но его уже отправили учиться.
— Китайцы именно русских преподавателей приглашали?
— Не только, были и итальянцы, и немцы. Вообще, когда мы там находились, то почувствовали некоторое потребительское отношение к себе. Китайцы очень трудолюбивый и настойчивый народ. Они, ориентируясь сейчас на Европу, стремятся впитать разнообразные традиции и методы обучения в других странах. Пытаются воспринять всё и сразу, так как это даёт им мощный скачок развития.
— В чём заключалось, как вы сказали, «потребительское» отношение?
— В том, что мы хотели работать по нашей технологии, как учили нас, чтобы получить результаты. Но столкнулись в этом плане с непониманием. Тысячелетиями выработанная иерархия у них в крови, и они никогда её не нарушают. Мы должны были делать только строго определённые вещи. Это совсем другая ментальность, мы часто просто не могли достучаться до внутреннего мира ученика, не получалось заставить пофантазировать, помечтать, так как китайцы очень закрыты. Скажешь ученику — сделай это 10 раз. Он сделает 50. Но только это. Дети, которые учились параллельно в международных общеобразовательных школах и общались с европейскими ребятами, были несколько раскованнее тех, кто обучался в китайских школах. Через некоторое время мы поняли, что мы, приглашённые преподаватели, выполняем для музыкальной академии роль некой заманчивой вывески. А всё, что начиналось в педагогическом процессе потом — уже представляло собой то, что всегда было в укладе и традициях этой страны. Поэтому наш пыл несколько охладел.
— Почему вы захотели всё-таки уехать из России? Ведь Мери Симховна, сама приехав их столицы, не покинула Новосибирск. Она взрастила множество потрясающих учеников, провела за все эти годы колоссальную работу. Если смотреть в масштабах страны, то сейчас всё, что находится за пределами наших двух столиц, терпит большой кризис в культуре. Не предательство ли это?
— Я много думал об этом раньше, ещё до поездки. Но был однозначен в своём мнении, что в России музыкантам плохо. И поэтому искал возможность уехать из страны. Сейчас я несколько изменился. Я не так категоричен, думаю, что можно работать и здесь, в России. Например, поехать в Красноярск, Омск, Томск, остаться в Новосибирске. И сделать что-то полезное. Что касается преподавателей, ученики которых эмигрируют, то вряд ли они испытывают какое-то негативное отношение к этому явлению. И, если кто-то достигает заметных результатов за рубежом, преподаватель всегда за него рад.
— Чем вы занимаетесь сейчас — в период затишья всей деятельности?
— Я сначала не знал, что делать. Был в растерянности. Цели отодвинулись, их как будто бы не стало. Сейчас занимаюсь, читаю, стал рисовать акварелью.
— С наставником рисуете?
— Нет, сам. Но хотелось бы найти куратора, чтобы и поучиться этому. Такие периоды тишины стимулируют попробовать себя в чём-то новом. Открыть незнакомые грани творчества. Всё это, как правило, дополняет и помогает в основной профессии, развивает и просто доставляет большое удовольствие.
— Какие есть мечты и планы, которые касаются вас, как пианиста?
— Поскольку сейчас я увлёкся Моцартом, хочу выучить все его сонаты.
— Это очень амбициозная и смелая идея, но она потрясающая. Константин Лифшиц записал все Бетховенские сонаты.
— Он меня и вдохновил на такую идею. Я присутствовал на творческой встрече с Константином, когда он приезжал в Новосибирск. Мне было очень интересно слушать, что он рассказывает. Не знаю, дойдёт ли дело у меня до записи дисков, но если всё сложится хорошо, то почему нет?
— Я вам желаю, чтобы эта мечта осуществилась, потому что она прекрасна!
