Хорошо и плохо – не критерий истинного искусства
Это не первый мой разговор с артистом МХАТа Горького Николаем Коротаевым. Надеюсь, не последний. Еще в период подготовки к первым показам спектакля «Женщины Есенина» он был для меня особенно интересен. Он играл роль Анатолия Мариенгофа, друга Есенина и автора книги о Есенине «Роман без вранья»: именно так все эти годы я себе представлял этого незаурядного человека. Потом его Базаров в классической постановке спектакля «Отцы и дети» в театре МХАТ. Два раза смотрел спектакль и готов смотреть еще. Точное прочтение произведения Тургенева. Бурый в спектакле «Нежданно негаданно», Барон в «Над Не. И вот, признаюсь, приятная неожиданность: впервые и не только в Новосибирске, а вообще 25 мая в зале имени Зака НОВАТа состоится премьерный показ концертной программы в постановке режиссера Юлии Прохоровой – «Маяковский & Есенин». Вместе с Николаем Коротаевым на сцену выйдет уже знакомый зрителям Семен Антаков, солист оперы Михайловского театра и исполнитель партии Онегина. Поэтическая дуэль двух творческих соперников – Маяковского и Есенина, в которой Николай, известный по спектаклю «Женщины Есенина», будет читать стихи Маяковского. В моем представлении Николай Коротаев очень близок облику пролетарского и не только пролетарского поэта. Конечно, я не мог не воспользоваться ситуацией и не поговорить об этом с Николаем.
Кто из поэтов тебе больше нравится: Маяковский или Есенин?
Мои пристрастия менялись не раз. Наверное, сначала я любил Маяковского. Помню, в школе на уроке литературы читал его хулиганское «Вам». Потом, уже в старших классах, вышел сериал «Есенин» с Сергеем Безруковым. Мы всей компанией влюбились в его поэзию: учили стихи наизусть, пели под гитару – мой есенинский период. Во время учёбы в театральном институте я прочитал книгу Юрия Карабчиевского, и Маяковский открылся для меня совершенно с другой стороны. Он стал объёмной неоднозначной фигурой, гениальной и трагичной. Его невозможно воспринимать однозначно. А в 2020 году мы начали репетировать спектакль «Женщины Есенина». Я погрузился в тему имажинизма, в саму личность Есенина, и переоткрыл его для себя. Сейчас, готовясь к концерту, я перечитываю стихи этих поэтов, воспоминания современников. И понимаю, что выбрать между ними – всё равно что выбрать между мамой и папой. Каждый поэт прекрасен по-своему, каждый звучит по-своему. И Есенин, и Маяковский для меня глубокие, интересные, живые. Очень разные по форме, очень близкие по масштабу.
Какие источники использованы для подготовки программы? Чьи воспоминания взяты?
Интересная штука – воспоминания. Как и любое искусство, они предельно субъективны. Когда мы работали над спектаклем «Женщины Есенина», я, работая над ролью Мариенгофа, читал и его мемуары. Тогда они дали мне мощный заряд творческой энергии. Но теперь, возвращаясь к ним, я вижу их иначе. Они настолько субъективны, что больше похожи на художественную прозу, чем на мемуары. Понимаю, почему Мариенгофа критиковали за вольности, за авторское преувеличение. И всё же он был поэтом, художником, и судить его с точки зрения документалистики, наверное, не совсем правильно. Сейчас меня больше всего вдохновили воспоминания Корнея Чуковского о Маяковском и Матвея Ройзмана о Есенине. И Чуковский, и Ройзман пишут с теплотой, с уважением, с любовью. Они внимательны, тактичны, порой даже стараются сгладить острые углы. Но сквозь всё это чувствуется искреннее человеческое участие. А это, на мой взгляд, самое ценное.
Какова концепция этого вечера? Что ты хочешь выразить как чтец, как актёр?
Прежде всего, мне хочется, чтобы впечатление от этой концертной программы было объёмным, многослойным, неоднородным. В первой части прозвучит вокальный цикл на стихи Маяковского в музыке Таривердиева, а я буду читать отрывок из поэмы «Облако в штанах». На мой вкус, Таривердиев очень точно уловил и раскрыл игровую, буффонную природу Маяковского. В его музыке есть драматизм, но преобладает ирония, насмешка, гротеск. Мне же в чтении хочется уравновесить это ощущение, показать глубокий трагизм поэта, его надлом, его титаническую натуру, почти античное величие. Особенно в этом отрывке из «Облака…», где сквозь позу и бравурность проступает боль и одиночество, которые часто ускользают при поверхностном чтении его ранних стихов. Во второй части прозвучит цикл «Отчалившая Русь» Свиридова на стихи Есенина. Это, напротив, сразу очень трагично, надломно, даже по своей природе тяготеет к древнегреческой трагедии. Я буду читать стихотворение «Мы теперь уходим понемногу», тонкое, щемящее, лирическое. Здесь мне важно показать Есенина с другой стороны: не хулигана и балагура, а поэта тончайшей душевной организации, очень ранимого, очень нежного.
Я видел тебя в разных ролях на сцене, и везде ты был разным. А какой Николай Коротаев в жизни?
Очень приятно это слышать. Если речь идёт о настоящем перевоплощении в духе Михаила Чехова, то для меня это высшая похвала. Когда зритель не может угадать, какой ты в жизни, – значит, ты действительно живешь, а не притворяешься. Поэт и мыслитель Джон Китс говорит, что поэт – это существо без собственной формы. Ему одинаково интересно смотреть и в ужасное, и в прекрасное, и он не судит, а просто наблюдает, вживается, принимает чужую форму. Он всё время в поиске. И никогда не остается закрепощён в одной. Мне кажется, это удивительно точно сказано и применимо не только к поэту, но и к актёру. Интересно погружаться в эпохи, характеры, разбираться в кружеве конфликтов. Хорошо и плохо – не критерий истинного искусства для настоящего художника. И не так важно, какой артист в жизни. Это его личное. Он может быть самым обычным человеком. Но если в профессии он способен быть разным, многогранным, если в каждой новой работе он не повторяется и неузнаваем, – это круто. Это и есть то, к чему я стремлюсь: играть разное. И быть разным. В каждой роли.
Что лично тебе даёт соприкосновение с поэзией? Почему она так важна именно сейчас, в наше время?
Чем старше становишься, тем больше жизнь подчиняется рациональности. Быт, взрослые задачи, необходимость всё планировать… В детстве ведь думаешь: вот вырасту – и начнётся настоящая интересная жизнь. А оказывается, что самая яркая и настоящая была как раз тогда, когда ты ещё не был обременён грузом взрослости. Поэзия – портал в нематериальный мир. Это концентрат искусства, чистое топливо для души. В песне поется: «Закрыта в детство дверь». А поэзия эту дверцу в детство приоткрывает. Пусть даже форточку, но открывает портал в мир фантазии, образов и чистых ощущений. Если хотите, это своеобразный тест на ребенка: жив он еще в тебе или уже вырос. Вот слышите вы строку Маяковского: «Я сошью себе черные штаны из бархата голоса своего». Если заиграла фантазия, а по лицу поползла улыбка от удовольствия распустившегося в голове образа, поздравляю, часть ребенка в вас есть. А если приходят мысли а-ля: «Как из голоса можно сшить себе штаны?», – увы, вы взрослый.
Ты упомянул Михаила Чехова и Джона Китса. А какие ещё идеи или имена особенно повлияли на твоё актёрское мышление?
Из последних художественных потрясений – роман канадского писателя индийского происхождения Рохинтона Мистри «Хрупкое равновесие». Это удивительная смесь поэтики с беспощадной правдой жизни. Автор не стремится ни угодить, ни ранить. Он хочет одного: вызвать подлинное чувство и глубокую мысль. Это роман, который выбивает почву из-под ног и оставляет тебя другим. Считаю это основным качеством истинного искусства – беспощадность, даже жесткость. Истинное искусство не заигрывает и не подыгрывает зрителю или читателю, оно обрушивается всей своей искренностью, не заботясь, готов ты к этой встрече или нет. Поэтому столько и споров о великих, мало равнодушных. И ещё – неожиданное откровение Брэда Питта. В одном интервью он сказал: «Кажется, я устал от гонки. Я уже 30 лет в топе, а большинство не держится и десяти. Сейчас я просто хочу пожить для себя». Это простое признание вдруг открыло для меня другую перспективу – как складывается судьба творческой личности на длинной дистанции. Что происходит с ней, когда слава – уже не самоцель. Это тоже пища для размышлений, и не только как для актёра, но и как для человека.
В процессе подготовки этой программы ты заново перечитывал стихи, воспоминания. Что стало для тебя самым неожиданным открытием?
Неожиданным открытием стал для меня Корней Иванович Чуковский. Мы привыкли воспринимать его как детского автора, но он гораздо глубже и объёмнее. Например, в советское время он сделал переложение Библии для детей без религиозной окраски, но с сохранением сути. Это само по себе поступок. Кроме того, у него огромное количество воспоминаний о писателях и художниках своего времени: о Чехове, Горьком, Репине, Маяковском. И пишет он с вниманием, с любовью, очень живо. Один эпизод меня особенно поразил: Репин собирался написать портрет Маяковского, пригласил его к себе. Ждал поэта с его знаменитой шевелюрой. А Маяковский пришёл после парикмахера – наголо. Сказал: «Пусть художник видит мою настоящую натуру, без пафоса». Репин расстроился, и портрет так и не случился. Представляете, какая история? Один поход к парикмахеру лишил будущие поколения портрета Маяковского кисти великого живописца. Анекдот, не иначе. Но именно через такие анекдоты чувствуешь: гении прошлых эпох – не идолы, застывшие в бронзе, а живые люди.
Фото Александра Исакова
